На другой лавк сидли: Голицынъ, Князь Борисъ Алексевичъ, дядька молодаго Царя и Левъ Кирилычъ Нарышкинъ, его дядя. Голицынъ былъ высокій, молодцоватый мущина съ ранней просдью въ рыжеватой бород и съ красивыми, но расписанными красными полосами щеками и носомъ и съ большими, открытыми, добрыми глазами. Онъ былъ одтъ въ польскій желтый кафтанъ, и на голов его была маленькая шапка, которую онъ, почесывая голову, переворачивалъ, то съ той, то съ другой стороны. Жилистая шея его была раскрыта, даже пуговица на рубашк растегнута, и то онъ все распахывалъ, какъ будто ему было жарко. Онъ почесывалъ голову, покачивалъ ею, прищелкивалъ языкомъ и, видимо, волновался. Левъ Кирилычъ былъ142 высокій, стройный, чернобровый, черноглазый, съ румяными щеками и глазами, красавецъ. Онъ имлъ одно изъ тхъ неподвижныхъ красивыхъ лицъ, которыя невольно притягиваютъ къ себ вниманіе. Онъ и говорилъ больше всхъ, и больше всхъ спрашивалъ, и къ нему обращались подсудимые, и на него вопросительно взглядывалъ дьякъ, пристроившійся на скамейк у двери и писавшій на своихъ колнахъ.

————

Передъ боярами стоялъ бывшій окольничей и начальникъ Стрлецкаго приказа едоръ Леонтьевичъ Шакловитый. Его только сняли съ дыбы, и на голой, мускулистой, длинной блой спин его, перекрещиваясь и сливаясь, лежали багрово синіе рубцы отъ ударовъ кнута, руки его, оттопыренныя локтями назадъ, съ веревочными, обшитыми войлокомъ, петлями, за которыя держалъ палачъ, имли странное положеніе; плечи неестественно были подняты кверху. Все красивое, мужественное тло его съежилось и дрожало. — Горбоносое красивое лицо его съ мелко кудрявыми волосами и свалявшейся короткой бородой было блдно, зубы стучали другъ объ друга и глаза до половины были закрыты.

— Читай, — сказалъ Левъ Кирилычъ дьяку.

— Совтовалъ ли съ Царевной погубить Государя Царя и Великаго Князя Петра Алексевича?

Шакловитый только вчера былъ взятъ. Вчера еще онъ садился верхомъ у своего двора на сраго аргамака; 5 человкъ держальниковъ дворянъ окружали его лошадь, держали узду и стремя, и въ рукахъ, ногахъ была сила и гибкость, а въ душ чувствовалась сила, которой, казалось, ничто сломить не можетъ, и вотъ тотъ же онъ, съ тоской въ спин, въ вывороченныхъ плечахъ и въ сердц, которое ныло больне вывихнутаго лваго плеча, стоялъ передъ всми ненавистными [?] людьми, — тми, которые, онъ зналъ, мсяцъ тому боялись его, подлащивались къ нему, и у него что то спрашивали, а онъ не могъ говорить, потому что стоны только стояли въ его душ. Какъ бы онъ открылъ ротъ, онъ бы застоналъ, какъ баба.

Онъ опустился, охая, гд стоялъ, на землю.

— Дайте пость, ради Бога. Я 2-й день...

— Совтовалъ ли? —повторилъ дьякъ.

— Совтовалъ, ничего не утаю, все скажу, сть дайте...

Бояре заспорили. Одни хотели еще пытать его — Нарышкинъ и Ромодановскій, —другіе настаивали на томъ, чтобъ дать ему сть и привести стрльцовъ для очной ставки. Они громко кричали, особенно Голицынъ и Нарышкинъ.

— Ты дло говори, — кричалъ Голицынъ на Нарышкина. — Я твоихъ наговоровъ не боюсь; чего же его пытать еще? Все сказалъ.

Шакловитый смотрлъ съ завистью на крич[ащихъ] бояръ. Голицынъ пересил[илъ].

— Приведите Стрльцовъ, — сказалъ старшій бояринъ, Кн. Черкаскій.

Въ дверяхъ зазвнли кандалы, и между стрльцами впереди и сзади взошли закованные 2 человка. Это были Семенъ Черный и Обросимъ Петровъ.

143Семенъ Черный былъ коренастый человкъ съ нависшими бровями и бгающими, ярко черными глазами въ синихъ блкахъ, Цыганъ съ виду.

Обросимъ Петровъ былъ тотъ самый Стрлецкій урядникъ, который былъ главный зачинщикъ въ стрльцахъ, какъ говорили, и который сперва одинъ отбился саблей отъ 15 стрльцовъ, бросившихся на него, чтобы взять его, и который потомъ, когда видно стало всмъ, что Царская сторона пересилитъ, самъ отдался въ руки стрльцамъ. По молодечеству ли его, потому ли, что онъ самъ отдался, потому ли что такая судьба его была, его, — Оброську Петрова, какъ его теперь звали, и Обросима Никифорача, какъ его прежде звали на стрлецкой слобод, его знали вс въ народ, и толпа народа собралась, когда его изъ Москвы, окованнаго, привезли къ воротамъ Лавры. Онъ былъ преступникъ, измнникъ — вс знали это, но онъ занималъ всхъ больше даже самаго едора Леонтьевича.

— Оброську, Обросима везутъ, — кричали въ народ, когда его везли.

— Ишь, орлина какой! Ничего не робетъ. Глянька, глянька, тоже на угодника молится. —

Такъ и теперь, когда ввели Обросима Петрова въ кандалахъ, въ одной рубашк распояскою, невольно вс, отъ двухъ палачей до бояръ, вс смотрли на него. Обросимъ, не глядя ни на кого, оглянулъ горницу, увидалъ икону и не торопливо положилъ на себя три раза со лба подъ грудь и на концы обоихъ широкихъ плечъ пристойное крестное знаменіе, гибко поклонился въ поясъ образу, встряхнулъ длинными мягкими волосами, которые сами собою загибаясь вокругъ красиваго лица легли по сторонамъ, также низко поклонился боярамъ, дьяку, палачамъ, потомъ едору Леонтьевичу и, сложивъ руки передъ животомъ, остановился молча передъ боярами, сложивъ сочныя румяныя губы въ тихое выраженье, похожее на улыбку, не вызывающую, не насмшливую, но кроткую и спокойную. — Изогнутый красивый ротъ съ ямочками въ углахъ давалъ ему всегда противъ воли это выраженіе кроткой и спокойной улыбки. —

Дьякъ прочелъ ему вопросы, въ которыхъ онъ долженъ былъ уличать едора Леонтьевича. Обросимъ внимательно выслушалъ, и когда дьякъ кончилъ, онъ вздохнулъ, и началъ говорить. Еще прежде чмъ разобрали и поняли бояре и дьяки, и палачъ, и едоръ Леонтьевичъ, что онъ говорилъ, вс уже врили ему и слушали его такъ, что въ застнк слышался только его звучный, извивающійся, пвучій и ласковый голосъ.

— Какъ передъ Богомъ батюшкой, — началъ онъ неторопливо и не останавливаясь, — такъ и передъ вами, судьи бояре, не утаю ни единаго слова, ни единаго дла. Съ Богомъ спорить нельзя. Онъ правду видитъ. Спрашиваете, что мн сказывалъ едоръ Леонтьевичъ 8-го числа Августа прошлаго года. Было то дло въ Воскресенье; пришли мы къ двору Царевниному, онъ меня позвалъ и говоритъ: «Обросимъ, ты нынче поди, братъ».

И Обросимъ разсказалъ ясно, просто и живо все, что было длано и говорено.

Ясно было, что всегда и во всемъ на служб онъ былъ передовымъ человкомъ, стараясь наилучше исполнять возлагаемыя на него порученія, что начальство такъ и смотрло на него; что онъ сомнвался и представлялъ начальству сомннія въ законности дйствій, но потомъ увлекся дломъ и, какъ и во всемъ, что онъ длалъ, былъ послдователенъ и ршителенъ. Точно также, когда онъ узналъ, что Царевна отреклась отъ нихъ, онъ ршилъ, что спасенія нтъ и отдался.