Во всхъ приказахъ въ Москв сидли судьи отъ Царевны Софьи Алексвны и судили, приказывали, казнили и награждали по указамъ Царевны Софьи и Князя Василья Васильича.

Отъ Царевны Софьи Алексвны и Князя Василья Васильича читались указы стрльцамъ, нмцамъ, солдатамъ, воеводамъ, дворянамъ, чтобы подъ страхомъ казни не смли ослушаться, не смли бы слушать указовъ изъ Лавры.

Отъ Царя Петра Алексевича читались указы изъ Лавры, чтобъ подъ страхомъ казни не смли слушаться Царевны Софьи Алексвны, чтобъ стрльцы, нмцы, солдаты шли къ Троиц, чтобъ воеводы высылали запасы туда же.

Уже 7 лтъ весь народъ слушался указовъ Царевны Софьи Алексвны и Василья Васильича и слушался ихъ въ длахъ не малыхъ: и войны воевали, и пословъ принимали, и грамоты писали, и жаловали бояръ и стрльцовъ, и деньгами, и землями, и вотчинами, и въ ссылки ссылали, и пытали, и казнили людей немало. И Патріархъ, и Царь Иванъ Алексичъ, и самъ Петръ Алексевичъ, меньшой Царь, не спорили съ Царевной.

Царь Петръ Алексевичъ никогда народомъ не правилъ и мало входилъ во вс дла, только слышно было про него, что онъ связался съ нмцами, пьетъ, гуляетъ съ ними, постовъ не держитъ и утшается ребяческими забавами: въ войну играетъ, кораблики строитъ. Кого было слушаться? Народъ не зналъ и былъ въ страх. Страхъ былъ и отъ угрозы казни —отъ Царевны ли, отъ Царя ли, — но еще больше страхъ былъ отъ стрльцовъ. Только 7 лтъ тому назадъ били и грабили стрльцы всхъ, кого хотли, и теперь тмъ же хвалились.

Какъ устанавливаютъ тepeз`a передъ амбаромъ, полнымъ зерна, когда ужъ собрался народъ для того, чтобъ начать работу — грузить хлбъ на барку; какъ ждетъ хозяинъ, глядя на стрлку, скоро ли она остановится, а она медленно качается, переходя то въ ту, то въ другую сторону, такъ теперь остановились на мгновеніе всы Русскаго народа. Но вотъ терез`a установились, чуть, какъ дышетъ, пошевеливается стрлка, и покачивается коромысло. Хозяинъ кинулъ гири на одну сторону и на другую посыпалось зерно въ кадушку. Выравниваютъ, сгребаютъ, высыпаютъ въ мшки, взваливаютъ на плечи, стучатъ ноги по намостьямъ, встрчаются порожніе съ нагруженными; покряхтываетъ, опускаясь, барка, и закипла работа. —

Такъ весь августъ 1689 года стояли, уравниваясь, всы правительства Русскаго народа. Сначала были слухи, что Нарышкины и Борисъ Голицынъ мутятъ народъ, хотятъ погубить Царевну Софью, которая законно царствовала 7 лтъ; потомъ сталъ слухъ, что Царевна Софья съ Васильемъ Голицынымъ мутитъ народъ. Потомъ пришло время, что никто не царствовалъ. Царевна Софья приказывала и грозила казнью, если не сдлаютъ.., то Царь Петръ приказывалъ сдлать напротивъ и [тоже] грозилъ.

Въ начал Сентября всы выравняло, и вдругъ началась работа, — началось то время, которое называется Царствованіемъ Петра Великаго.

7 Сентября къ вечерн ударилъ большой колоколъ соборной Троицкой церкви, и въ ясномъ осеннемъ воздух тихаго вечера звонко раздался благовстъ. Но кром звона колокола и словъ молитвы слышались другіе звуки; кром монаховъ, по заведенному порядку въ черныхъ рясахъ и клабукахъ, шедшихъ съ разныхъ сторонъ изъ келій къ церковной133 служб, много было въ монастыр другихъ людей, думавшихъ не о молитв.134 Монастырь былъ полонъ народа! Въ Царскихъ хоромахъ былъ Царь съ Царицами и со всми придворными. Въ обихъ гостиницахъ было полно народа — бояре, стольники, генералы, полковники, нмцы и свои. У игумна и келаря стояли135 бояре. Вс кельи простыхъ монаховъ были заняты. На слобод тоже было полно народа. За воротами стрльцы и прізжіе стояли обозомъ, какъ въ поход. Безпрестанно то проходили офицеры въ невиданномъ еще нмецкомъ плать, то пробгалъ стольникъ въ красномъ кафтан за какой нибудь царской посылкой, то бояринъ въ собол[ь]ей атласной шуб и шапк выходилъ на крыльцо кельи и приказывалъ, что-то кричалъ громкимъ голосомъ.136 Нсколько десятковъ бабъ за воротами выли. Вой и плачъ этотъ, переливаясь на разные голоса, то словами, то пньемъ, то плачемъ, не переставалъ ни на минуту.137 Это выли стрльчихи изъ Москвы, — матери, жены, дти тхъ стрльцовъ, которыхъ однихъ привозили изъ Москвы, a другіе сами пришли съ повинною. Стрльцовъ этихъ допрашивали все утро, a посл полдней привезли стрлецкаго приказа окольничаго, едора Леонтьевича Шакловитаго, — того самаго боярина едора Леонтьевича, который не разъ бывалъ въ Лавр, пожертвовалъ иконостасъ въ придлъ Рожества Богородицы. Его поутру допрашивали безъ пытки, а теперь, въ самыя вечерни, повели на воловій монастырскій дворъ, гд за три дня монастырскіе плотники тесали и устанавливали новую дыбу для пытки. Двое монаховъ, старичокъ съ краснымъ лицомъ и курчавой сдой бородкой и толстый опухшій монахъ, пріостановились у входа въ церковныя двери и шептали о томъ, что происходило на воловьемъ двор. По плытамъ двора послышались быстрые, легкіе шаги тонкихъ сапогъ, и, оглянувшись, они увидали138 подходящаго келаря, отца Авраамія. Отецъ Авраамій былъ еще не старый человкъ, съ сухимъ, длиннымъ и блднымъ рябымъ лицомъ и черными, глубоко ушедшими, блестящими глазами. На немъ была длинная изъ чернаго сукна ряса и мантія, волочившаяся до земи. Клобукъ139 былъ надвинутъ на самыя брови, волоса, запрятанные за уши и рдкіе, по рябинамъ разбросанные волоса бороды были неразчесаны. Все въ немъ говорило о строгости монашеской жизни; но движенія его — быстрыя, порывистыя, особенно легкая, быстрая походка и взглядъ быстрый, твердый, внимательный и прожигающій — выказывали силу жизни, несвойственную, какъ будто неприличную, монаху. Когда онъ подошелъ къ церковнымъ дверямъ, оба монаха низко, медленно поклонились ему. Онъ отвтилъ такимъ же поклономъ и спросилъ: «Что?» — хотя никто не говорилъ ему ничего. Старичокъ съ краснымъ лицомъ сказалъ: «Отецъ Пафнутій сказывалъ: пытать повели едора Леонтьевича».

Отецъ Авраамій вздрогнулъ, какъ будто морозъ пробжалъ у него по спин, и, поднявъ руку, хотлъ перекреститься, но въ это мгновенье съ воловьяго двора послышался страшный, сначала тихій, потомъ усиливающейся стонъ, перешедшій въ ревъ. Отецъ Авраамій поблднлъ, и рука его остановилась.

— Волы ревутъ, ихъ на дворъ не пускаютъ, — сказалъ толстый монахъ, слегка улыбаясь.

Отецъ Авраамій повернулся лицомъ къ Церкви и быстро сталъ креститься, гибко кланяясь въ поясъ и читая молитву, и потомъ также быстро разогнулся, оглянулся на заходящее за западную башню солнце и скорыми, легкими шагами прошелъ въ храмъ, гд уже зажигали свчи и готовились къ служб. Онъ прошелъ на клиросъ, досталъ книгу и сталъ читать, крестясь и молясь.

————

Бояре допрашивали все утро Окольничаго Шакловитаго въ хоромахъ, посл обда приказали свести его на монастырский воловій дворъ, въ подклть монастырскихъ воловщиковъ, гд былъ устроенъ140 застнокъ. Для бояръ справа у двери были поставлены дв лавки съ суконными полавочниками и на нихъ сидли ближніе бояре141 — четверо, по два на лавк. На одной сидлъ, въ горлатной чернолисьей шапк съ темнозеленымъ бархатнымъ верхомъ и въ вишневой бархатной собол[ь]ей шуб, распахнутой на атласномъ зеленомъ кафтан, маленькій сухой старичокъ, съ краснымъ, какъ будто ошпареннымъ, лицомъ и блой сдой бородой, усами, бровями и волосами. Онъ безпрестанно потиралъ свои маленькія красныя ручки и переставлялъ ноги въ своихъ красныхъ сапожкахъ. Глаза стальные, срые быстро перебгали на лица тхъ, кого допрашивали, и на лица товарищей.

Это былъ почетнйшій бояринъ, извстный щеголь — Михаилъ Алегуковичъ, князь Черкаскій. Рядомъ съ нимъ сидлъ толстый, грузный бояринъ лтъ 40, сутуловатый отъ толщины и съ ушедшей небольшой головой въ плечи. Онъ также нарядно былъ одтъ, какъ и Черкаскій, но лицо его не выражало той живости и подвижности, которая была въ лиц его товарища. Этотъ, напротивъ, оперши руки на колна, нахмурившись cмотрлъ прямо въ одно мсто своими маленькими заплывшими глазами, и цвтъ кожи его за ушами и на пульсахъ рукъ былъ того нжнаго благо цвта, который бываетъ только у людей неломанныхъ и холенныхъ. Это былъ Князь едоръ Юрьевичъ Ромодановскій.