Судя по всему, не было в живых и брата Марии Лауэр с женой. Однако сестра Коломана Лауэра и ее муж, а также их дочь были еще живы. Их интернировали в лагерь на улице Колумбус в Будапеште, где немцы построили бараки во дворе Института для слепых. Лагерь считался привилегированным и безопасным, поскольку охранялся СС. Это “хороший лагерь, и те, кто живет в нем, не так уж сильно изнурены”, писал Рауль, который сумел достать шведские временные паспорта для всей семьи. В письме в МИД Лауэр попросил, чтобы семье его сестры позволили приехать в Швецию и “побыть здесь по крайней мере до тех пор, пока будет продолжаться война”. Этого не случилось. Мать и дочь Михали спрятали монахини в католическом монастыре “серых сестер”.

Коломан Лауэр был прирожденным бизнесменом, инициативным, энергичным, умеющим мобилизовать других – вот качества, которые видны по его письмам Валленбергу, переполненным запросами, поручениями и предписаниями в таком количестве, что это должно было быть изнурительно и физически, и эмоционально. Он просил Рауля помочь не только своим родственникам. Кого-то надо было найти, кого-то снабдить продуктами питания, деньгами, шведскими охранными документами. Рауль делал все что мог, чтобы выполнить просьбы Лауэра.

Уже в один из первых дней в Будапеште Рауль с диппочтой получил памятную записку от Лауэра, в которой тот просил “обратить внимание, что снабдить деньгами родственников господина Шварца и господина Рейхвальда, а также моих родных нужно немедленно после твоего прибытия, поскольку все они без средств”. Однако не надо было давать им слишком много сразу, “чтобы деньги у них не отняли”. Бруно Рейхвальд был шведским гражданином, проживавшим в Стокгольме, пятеро его родственников в Венгрии ранее получили шведские “охранные письма”, но один из них находился в концлагере.

Далее Рауль должен был от имени директора банка Эрика Бьёркмана посетить некоего директора Брауна фон Белатини и выяснить, могут ли венгры, проживающие в Швеции, послать деньги своим родным в Венгрии. А через доктора Георга он должен был постараться достать один миллион пенгё для господина Пилха, чтобы распределить их между его еврейскими (очевидно, польскими) соотечественниками. Если акция удастся, Георг должен был послать Лауэру телеграмму следующего содержания: “Имеется десять тонн белого клевера для немедленной поставки”. Лауэр попросил также Рауля войти в контакт со шведским генеральным консульством в Братиславе, чтобы справиться о Шаму Энгеле с супругой, родителях какой-то фрау Шрёдер.

Письма Лауэра переполнены подобными просьбами. Учитывая объем работы Рауля и условия, в которых он находился, давление, которому Лауэр его подвергал, свидетельствует о некоторой нечувствительности его компаньона. Но ситуация была отчаянной, и Лауэр сам находился в состоянии постоянного стресса из-за отсуствия сведений о судьбе своих родных и из-за давления, которое оказывалось на него в Швеции. “Такое количество людей звонят и спрашивают твой адрес в Будапеште, и ты наверняка сердишься на то, что получил столько телеграмм из Стокгольма, – писал он Раулю в конце августа. – Как ты знаешь, это люди, волнующиеся о своих родных”. Из-за этого Лауэр иногда отказывался дать адрес Рауля и даже отрицал, что находится с ним в контакте, что вызывало недовольство.

“Я здесь пережил, может быть, самые интересные три-четыре недели моей жизни, – писал Рауль матери 6 августа, через четыре недели после приезда в Будапешт. – Конечно, видишь вокруг себя трагедию невероятных масштабов, но дни и ночи до такой степени заполнены работой, что сил реагировать хватает лишь иногда”. За два дня до этого письма ему исполнилось 32 года. “Мой день рождения прошел очень комично, поскольку я совершенно случайно, уже во второй половине дня, вспомнил о нем и сообщил моей замечательной секретарше графине Нако. Два часа спустя на моем столе уже стояли очень красивые вещи: чернильница, портфель для документов, перекидной календарь и т. д., – а еще бутылка шампанского и цветы”.

За нескольких недель жизнь Валленбега в корне переменилась. Неприметный в прошлом бизнесмен попал в самый очаг международного кризиса. Ему доверили дело, предполагавшее большую ответственность и дававшее выход его врожденной энергии и жажде деятельности. После лет разочарований, связанных с его профессиональной деятельностью, он оказался в положении начальника. Вскоре он приобрел известность в Будапеште, главным образом среди еврейского населения, для которого он был лучом света в нескончаемой тьме. “Уже один тот факт, что швейцарская и шведская миссии принимают евреев, выслушивают их и регистрируют, вдохновил тех, кто был склонен помогать”, – писал Валленберг в МИД. Этого оказалось достаточно, чтобы возродить в людях “инстинкт самосохранения, в настоящий момент парализованный”. Одновременно не вызывает сомнений, что встречи и переговоры с министрами и другими высокопоставленными лицами в германском и венгерском аппаратах власти способствовали укреплению его собственной веры в себя.

Как бы высоко ни оценивал Рауль свои первые недели в Будапеште, не все реагировали на него с таким же энтузиазмом, особенно в Швеции. “У меня сложилось впечатление, что в МИДе несколько озабочены деятельностью Валленберга в Будапеште и, возможно, полагают, что он начал слишком активничать”, – писал Олсен своему шефу Джону В. Пеле 10 августа.

В МИДе, очевидно, действия Рауля воспринимались как чересчур легкомысленные и авантюрные, что подверждало опасения по поводу пригодности Валленберга для этого поручения. С точки зрения министерства скептицизм был естествен: Рауль не был профессиональным дипломатом и к такой роли не привык. Он был мастером вести переговоры и при этом “мыслил нетрадиционно, был на редкость инициативен и бесстрашен”, по выражению Пера Ангера. То, что его манера вести дела могла восприниматься как непрофессиональная, подтверждается предупреждением, которое счел необходимым сделать Лауэр: “Будь очень осторожен, прежде чем взяться за свои поручения, ибо слова дипломата – не то же самое, что слова бизнесмена”.