– Будь.

Крюгер оказался настойчивым, ему хотелось подраться-потрахаться-получить в морду, желательно все оптом и немедленно. И как назло в галерее Гостиного двора на тот момент ни оказалось никого, способного мне помочь. Только парчовая старуха, которая дремала над своими неизменными сумками. Крюгер лез под мою футболку, дышал гнилью зубов, невнятно мычал, довольный легкой добычей.

Рука сама вздернулась вверх, едва не выдернувшись из сустава – свет полыхнул, отбросив любителя яги на несколько метров. Мне показалось, что у него задымилась макушка. Но рассматривать желания не было.

Парчовая старуха проснулась, бессмысленно поморгала глазами и вдруг завопила голосом пожарной сирены призывы в пользу Зюганова.

– А у меня теперь волшебная рука, завидуйте мне белки и жучки, – бормотала я, удирая по Садовой в направлении своего дома.

Меня даже не беспокоила внезапная слабость, на грани головокружения. Похоже, спасательная операция умудрилась отобрать слишком много сил. Интересно, а как я их буду накапливать заново?

Дом, с барельефом – лицами девушек, притягивал как магнит. Первая показалась мне отчужденной – словно ее силы для меня были непригодными. Зато вторая – она вызвала у знака на ладони заметный отклик, он стал нежно-синим, прохладным, успокаивающим.

– Хулиганишь? – милый пожилой дедушка сначала был настроен более воинственно.

Наверняка решил, что я малюю всякую фигню на барельефе.

– Да нет, что вы. Они мне очень даже нравятся, – оправдания были приняты.

– У тебя рука светится, – удивленно заметил дедушка.

– Я знаю. Так и должно быть.

Его взгляд стал понимающе-подозрительным. Взгляд исследователя, внезапно нашедшего доказательство своей теории. Он уже нацелился цапнуть меня за руку, но я не далась и побежала к площади. Ему меня не догнать.

Вот черт, теперь придется перчатки по вечерам носить. Или только одну. Она у меня есть. Велосипедная. И плевать, что люди подумают. Не хочу лишнего внимания к себе привлекать.

Прижав руку к животу, я трусцой добежала до родной подворотни и без раздумий метнулась на крышу. Единственно, что меня беспокоило – как бы не сесть на то место, где Черная графиня окочурилась. Из элементарной брезгливости.

На крыше было хорошо. Лучше чем на земле. Безмятежно. Над городом скользили прозрачные облака, слегка подсвеченные народившимися лучами солнца, которого пока не было видно. Если смотреть на облака, то кажется, что город плывет, медленно, к какой-то невиданной цели. Я догадываюсь, что лет через пятьдесят уровень воды поднимется и первые этажи зданий окажутся в воде. Жители будут бороться, потом устанут и начнут перебираться на более возвышенные места. А в Питере будут проводить экскурсии. Как в Венеции. В пустых домах поселятся совсем другие люди. Которым плевать не удобства. А лет через сто случайный баклан сядет на золоченого ангела, торчащего из воды, дожует свою рыбу, пометит ангела белым пометом и отправится рассматривать остовы многоэтажек на окраинах.

Хорошо, что я этого уже не увижу.

Москва, сука, хитрая – на холмах пристроилась, подальше от заливов и озер. Завидую.

Слабость сменилась переизбытком энергии. Ладонь сияла, он нее шел луч, как у прожектора, выискивающего вражеские самолеты в небе. Я пускала несолнечных зайчиков куда только могла. На лысину Исаакия. На новодельные жестянки крыш. До шпиля Адмиралтейства луч не дотягивал. Скользил по темным проемам спящих окон, вспугивая недремлющих котов и спящих голубей.

– Балуешься? – от внезапного голоса Графини я чуть с крыши не свистнулась.

– Ага. А вы какими судьбами тут оказались? – у меня голос дрожал слишком заметно, но Графиня не стала обращать на это никакого внимания.

– Дела не завершенные, – рискнув посмотреть на нее, я удивилась – она была почти молодая.

Молодая, и вовсе не благородная с виду. Почти как та девица на фотке у Городничего.

– С квартирным вопросом разберусь и в путь. А ты, смотрю, слоиться начала, – рассеянно заметила Графиня, кокетливо поправляя кудельные локоны.

– Это как? – мне слово слоиться не понравилось.

– Скользишь между тем и этим. Гляди, как бы насовсем не расслоиться.

– А то что?

– Ничего хорошего. Можешь насовсем уйти и не вернуться. Еще хуже, если внешняя часть тут останется, а сущность черт знает куда занесет. Но ты знай – у тебя есть шанс. Предназначение. Оно не всякому дано. Но будь осторожна.

О чем она меня предупредить хотела, я так и не узнала. Меня попросту прогнали.

– Иди уже. Мне одной побыть надобно. Прощай. Больше не свидимся.

Метка на руке мерцала почти розовым, ближе к лиловому. На чердаке лиловый стал почти белым. Собрав его в кулак, я решила, что нужно срочно найти перчатку. Я ее сразу отыскала, она рядом с великом валялась. Не новая, смятая, но очень удобная на руке. Без пальцев, с кожаной ладонью и сеткой на тыльной стороне.

Дома было мертвенно тихо. Пылинки вальсировали в застоявшемся воздухе. Меня огорчило, что квартира выглядела нежилой и даже чужой. Я порыскала, надеясь, что Панк забыл хоть какую-то мелочь у меня. На память. Но не нашла.

А еще мне вдруг захотелось проведать свой фотик. Точнее – у меня возникла идея, которая на тот момент показалась мне дельной и многообещающей.

Заодно прихватив зарядное для него и для мобилки. Наскоро сполоснулась под душем, переоделась и посмотрелась в зеркало. Загар почти слинял. Только веснушки на носу остались. Влажные волосы выглядели как парик, выловленный из пруда с тиной. Ну и плевать – мне фиолетово, как я выгляжу. Панка нет. На меня некому любоваться. А вот узнать, что за Голос живет в Вовиной берлоге мне хотелось. И еще – вдруг повезет сфоткать его? Воодушевленная этой идеей, я покинула родной дом.