– И где они такие вместительные сумки нашли? – спросила загорелая крепкая тетенька у Панка.

– А вы лучше у них сами спросите.

– Нее, я их боюсь. А сумки хорошие.

Вот дура, нашла кого бояться – они даже отвечать не станут. Тут явно задумана молчаливость. Они как тощие Будды. Полностью ушедшие в процесс, смысла которого нам не понять. Одно неясно – а где тут фотограф? Я осмотрелась и увидела смешную девушку со штативом. Она сноровисто установила его и принялась фоткать.

Потом сумки выстроились треугольником.

– Свиньей пошли, – сказал Панк и громко хрюкнул.

Сумки оценили и недружно захрюкали. Сразу было видно – не тренировались заранее, поэтому получалось не слаженно, зато смешно.

Изобразив круг, они снова сели.

– Пня бы дать им, – пробурчал белобрысый парень в тельняшке.

– Зачем? Неужели тебе не нравится?

– Это? Придурки какие-то. Вот у нас на флоте было весело. Мы такие шутки шутили – оборжаться можно.

– Расскажи, а? – попросила я.

– А вот пойдешь в душевую, возьмешь кусок мыла, но его заострить клином нужно заранее, помылишь в мокрых руках, подойдешь сзади и у самой жопы сожмешь мыло покрепче, оно как выстрелит и прямо в задницу, – парень рассмеялся радостно и беззаботно.

– А что потом? – я так ошалела, что даже про сумки забыла.

– Что-что? Ты бы видела…

– Пошли-ка, – Панк дернул меня за руку, не он еще что-нибудь веселое расскажет.

Белобрысый, потеряв меня из виду, продолжил рассказывать про свои моряцкие шутки кому-то еще. И гоготал так, что люди оглядывались.

– Ну как же так – стоишь, моешься себе… слушай, а ведь это на корабле, значит, они потом его могут поймать и…, – рассуждала я, стараясь идти в ногу с Панком.

– Пошли уже, а то у тебя фантазия уже разыгралась.

Поливальные машины забрызгали пешеходов водой и пылью, которая немедленно превратилась в грязь. Но за ними шли другие и отмыли нас до мокрого состояния.

У Панка в кармане затренькал мобильник. Тряся головой как барбос, он пытался достать трубку из мокрого кармана. Хайер выглядел совершенно непотребным образом. Даже говорить не стану, на что он был похож.

– Где вас носит? – Вова проворчал и отключил телефон.

Мы переглянулись как школьники, прогулявшие контрольную.

– Беспокоится.

– Ругаться будет.

– Надо домой возвращаться, – в голосе Панка не было воодушевления.

– Пошли что ли? Есть хочется.

Ночное волшебство города начало рассеиваться. Милиция остановила нас на Сенной, но у Панка был паспорт, хоть и подмокший, и нас отпустили. Перед тем, как отъехать, из машины послышался голос «говнарь с такой симпотной телкой…». Дальше я не расслышала.

– Ты не обиделся?

Панк о чем-то своем думал. И даже не расслышал моего вопроса.

Вот глупо-то как, ведь я не так давно сама его и Вову называла говнярями. И была уверена, что они и есть это слово.

– Этот Шурик – дерьмо порядочное, – вдруг сказал Панк, – Зря я его из подозреваемых вычеркнул. Он с твоим отцом знаком?

– Наверное. Шуриков папа родственник новой жены моего отца. Дальний. Я не помню. У меня память как у золотой рыбки, – повторила я приговорку Дэна.

– Да что ж ты такая беспамятная у меня, – Панк сгреб меня в охапку и подышал в ухо.

Не сильно – как ежи пыхтит. Горячим почти щекотным дыханием.

Прочий мир исчез.

– Мокро! – заверещала я, когда он неожиданно лизнул меня в нос.

И вот чего они хихикает, а? Смешно ему, ага! Вытерев нос об его рукав, я немного успокоилась.

К дому мы пришли, не держась за руки. И только в подворотне он крепко ухватил меня за палец. Так маленькие дети обычно делают.

Из Вовиной форточки сочился табачный дым. Как облако. Увидев нас, Вова демонстративно повернулся спиной и исчез в темноте комнаты.

– И как он живет в таком прокуренном помещении?

– У него противогаз есть.

Панк не врал, но на Вове я эту резиновую харю ни разу не видела.

Двор был беззвучен. Будто все разом умерли и были похоронены. И соседи и птицы. И даже телевизоры вместе с той музыкой, которая возникала ниоткуда. Безупречная тишина.

– Уже утро. Я посплю немного. Я вполглаза спать умею. Буду караулить тебя и песочного человека.

Это забавно, что он так сказал. Ведь для меня песочный человек был отчаянным кошмаром детства.