Дядька упер руки в боки, обозначив массивный живот и теперь возник страх иного вида. Он что – решил купить наши дома? Так только покупатель может лыбиться при виде долгожданного товара.

– Риэлторы. Или твои будущие соседи, – предположил Панк.

– Неа, что-то не нравятся мне они.

Тетка принялась с какого-то перепугу совать жало в наполовину вросшие окошки подвала. Дядька отвлекся от созерцания двора и уперся взглядом в ее оттопыренный зад.

– А что это вы тут делаете? – невозможно базарным тоном заорала Люба.

– Приветствую вас, – сообщил дядька и сноровисто удрал марширующими шагами.

Тетка спохватилась и понеслась за ним следом.

– Грядет! Теперь точно знаю! – Гришин голос был мрачен и уныл.

– Боюсь, что на этот раз он прав. Грядет. Расселение ваших домов, – Панк невесело усмехнулся.

– Ну что ты. Мы же тут всегда были. А соседи вообще две квартиры продали, чтобы сюда переехать. Нас трогать нельзя!

– Если выгодно – еще как тронут.

Сначала я переживала, а потом решила, что нафиг мы кому-то нужны и успокоилась.

Панк развил дикую хозяйственную деятельность. Нашел молоток, стучал им как дятел, приколачивая все отвалившееся – картины, фотки в рамках, ножку у табурета, карниз. Я бегала вслед за ним и убирала намусоренное. Потом мы вдвоем замутили картофельное пюре, и съели его с сосисками. Настроение было преотличное. И я поинтересовалась у Панка, что за странную песню мне спела рыба. Слова, конечно, забыла.

– Там про Манеж со взрывчаткой. Нет! Про черешню в батоне.

– Вот серость. Это песня Высоцкого. Хошь, спою?

Он мне ее не всю спел, телефон помешал.

Снова звонил папа, явно в другом настроении, деловитый такой, чужой совсем и приказным тоном предложил встретиться.

– Я не обедала, – наврала я – ненавижу, когда меня принуждают.

– Это плохо. Но раз так – я тебя угощу.

Судя по его тону, он уже мысленно подыскивал кафешку подешевле.

Пришлось собираться на свидание с собственным отцом.

– Погоди уходить. Я тебе должен сказать кое-что важное.

У Панка вид был как у заговорщика, который решил без пыток раскрыть все тайны.

– Я дубликат с твоих ключей сделал. На всякий пожарный. Не просто так, ты не подумай. Пока ты с папашкой общаешься, я тут ловушку сотворю. Для отлова злодея. Проверенный метод.

– Капкан что ли? – пошутила я.

– Это нечестно! Могла бы сделать вид, что не знаешь. В общем, ты иди, а я тут немного помудрю у запасной двери. Только, чур, ты сама туда больше не подходи, ладно?

Мы расстались с Панком как-то незначительно, наспех. Он просто сказал:

– Вернешься, сразу к Вове.

И прибавил:

– Когда я тебя впервые увидел, то сразу понял, она из тех девчонок, которые хлопали в ладоши на представлениях в цирке. Теперь я знаю – тебе не было там весело. Тебе просто нравилась возможность похлопать в ладоши.

Сказал, чмокнул меня в нос и ушел, не сказав куда.

Папа ждал меня перед метро, с пакетом молока и слойкой в руках.

– Чертовы электрички. На эту не успеешь, потом несколько часов ни одной. А на маршрутке – устанешь на переезде торчать… А если на другой ехать – там с пересадками, а потом на метро…

По всей видимости, он рассчитывал на сочувствие.

– И ты предлагаешь мне туда переехать? – ехидно спросила я, – Мне же учиться надо.

– Зато там есть, где на велосипеде покататься, – с лицом одержимого фанатика, сообщил папа.

– Да я в курсе. Мы туда иногда ездим. Почти до полигона Красный бор катаемся. Но это не повод для переезда.

– Зато тебе будет, куда поставить велосипед. У меня рядом с домом есть сарай, сверкая глазами, сообщил он.

Дело приобретало не вполне понятный оборот. Папа вел себя как наркоман под дозой. Он даже забыл, что пообещал меня накормить и сам сжевал слойку, запивая ее молоком. А ему молоко совсем нельзя. У него от молока понос.

– Сарай – это круто. Я не знала, что в Колпино у домов строят сараи.

– А кто тебе сказал, что я в Колпино живу? Колпино – это город. А я живу с другой стороны железной дороги. Там всего два дома нормальных осталось, – папа сообразил, что сморозил глупость и поправился, – Зато вокруг много частного сектора и сады. Летом очень красиво. Там даже коз держат. И собаки по ночам лают.

Поняв, что поесть мне сейчас не грозит, я прошла немного и устроилась на скамейке. Рядом суетливые воробьи трескали желтое пшено, насыпанное щедрой рукой. Они ели и дрались. Те, кто дрался – почти не ел.