–  Свят, свят, свят!
– вырвалось у Лиса.
– Да неужто правда?

Он сидел весь красный, не похожий на себя самого - не военачальник, командир, консул, правая рука императора, а испуганный обиженный мальчик. Жалобно спросил:

–  Ты не врёшь, сознайся?
– Не дождался её ответа и мотнул головой в отчаянии: - Знаю, что не врёшь. Вижу, что не врёшь. Я рогат, рогат! Это нестерпимо!
– Сморщился, зажмурившись.

Посидел несколько мгновений в молчании. Наконец, Велисарий открыл глаза, более холодные, чем до этого, и проговорил вроде отрешённо:

–  Как давно их связь?

Челядинка сказала робко:

–  Мне откуда знать!

–  А тебе как давно известно?

Та задумалась, а потом ответила:

–  Почитай уж, четыре года. Как вернулись из Персии.

Полководец ахнул:

–  Как вернулись из Персии! Ничего себе!… Что же ты скрывала? Почему не предупредила? А ещё считаешься друг…

–  Я не друг, я служанка… Мы в дела господ не встреваем… И сейчас рассказала зря…

Он вскочил и забегал по комнате, брызгая слюной и тряся огромными кулачищами:

–  Нет, не зря, не зря! Надо положить этому конец. Безусловно, что она будет отпираться, говорить, что её грубо очернили… Кто ещё свидетель? Назови скорее.

Македонии пришлось тут же упомянуть нескольких рабов и служанок. Велисарий велел тотчас их позвать, а затем допросил с пристрастием. Те вначале стеснялись, но потом, под его нажимом, сообщили правду - да, у них на глазах Антонина изменяла ему с Феодосием.

Лис уже больше не бесился, задавал вопросы спокойно, даже хладнокровно, вроде речь вели о каких- то третьих лицах, а не членах его собственной семьи. Под конец промолвил:

–  Можете идти. Все идите, все. Македония тоже. Мне необходимо побыть одному.

Взял кувшин с вином и наполнил чашу. Медленно приблизил к губам и вдохнул винный запах. Отодвинул, поёжился. Нет, вина не хотелось вовсе. Может быть, воды? Подошёл к бочонку, зачерпнул ковшом. Выпил и почувствовал облегчение. Сел, остатки воды вылил на ладонь и смочил лицо. Ощутил озноб. Сам себя спросил: что теперь надо предпринять? Их, любовников, посадить на кол, а затем самому броситься на меч? Пошло, глупо, мерзко. На кого тогда останется Иоаннина? Кем она вырастет без родителей и с клеймом отца-самоубийцы? Может быть, казнить одного Феодосия, а жену прогнать и затеять развод с согласия патриарха? Слухов не оберёшься, толки поползут по всему Константинополю и стране. Он, великий завоеватель, слава империи, покоритель «Ники», Африки и, возможно, Италии, оказался смешным, незадачливым рогоносцем, о которых поют сальные куплеты на представлениях в цирке… Нет ничего опаснее смеха простолюдинов. Смех ниспровергает диктаторов. Допускать огласки нельзя - это однозначно. Стало быть, простить? Вот ещё чего не хватало! Впрочем, надо выслушать и другую сторону - может быть, не всё так трагично?

Дверь открыл, вышел на балкон внутреннего дворика. Посреди него бил фонтан. Зеленели клумбы, распускались бутоны. Македония шла, за руку держа Иоаннину; та, увидев отца на балконе, радостно махнула ему ладошкой. Лис в ответ тоже помахал. В Сиракузах пахло весной. Вот - весна, а кругом несчастья: и измена Нино, и необходимость отложить наступление на Неаполь из-за бунта в Ливии… Дьявол! Не везёт. Неужели и правда, Фортуна от него отвернулась?

–  Звал?
– спросила супруга за спиной Лиса.

Он какое-то время оставался стоять, грозно перекрестив руки на груди, лишь затем повернул к ней лицо. Совершенно спокойное, будничное, может быть, более серьёзное, чем обычно. Посмотрел на женщину из-под вполовину опущенных век. И отметил про себя: да, она по-прежнему хороша. То, что называется «дама в соку». Налитая, спелая. Волосы - воронье крыло - собраны на затылке. Белая красивая шея. Неширокие покатые плечи и высокая (всё ещё высокая!) грудь. Круглые бедра в складках пеплума. Всё ещё манящие бедра. Вожделенные бедра!

Велисарий стоял и разглядывал её молча. Нино поняла этот взгляд по-своему, усмехнулась, произнесла:

–  Хочешь, да?
– начала развязывать тесёмки на шее.

Полководец остановил:

–  Погоди. Не время. Надо поговорить.

–  Разве одно мешает другому?
– продолжала раздеваться она.
– Мы с тобой не близки уже третьи сутки. Я изголодалась. Силы нет терпеть. Думала, сегодня придёшь… - Верхняя одежда упала к её ногам, и жена осталась в одной шёлковой тунике.
– Ну, иди ко мне. Посмотри, как разгорячилось у меня лоно. Слышишь аромат?
– Провела рукой у себя под подолом и затем показала ему мокрую ладонь.
– Я сгораю от сладострастия. Кожа на сосках сейчас лопнет!… Ну же, ну! Почему ты медлишь?

Он шагнул вперёд, указательным и большим пальцами стиснул её щеки - так, что губы выпятились вперёд. Процедил зловеще:

–  Сука. Тварь.

Антонина вырвалась, отступила, вскрикнула:

–  Ты чего? Тронулся умом?

–  Тронешься с тобой. Похотливая кошка. Уличная девка.

У неё в глазах появился ужас:

–  Ты о чём, о чём?

Велисарий посмотрел исподлобья:

–  Всё о том же, дрянь. О тебе и о Феодосии.

–  Господи, помилуй!
– слишком преувеличенно возмутилась женщина, чтобы скрыть волнение.
– Мы же в Африке ещё говорили… Ничего между нами нет. И не может быть. Я его люблю лишь по-матерински…