–  Многие лета, Юстиниан Август, да будешь ты победоносным!

Император молчал. Он, по этикету, никогда не снисходил до разговоров с простыми подданными. За него отвечал специальный чиновник, называвшийся мандатором. Это был человек средних лет с грубоватой внешностью выходца из низов; на его плаще выделялись нашивки, соответствующие должности и званию.

–  Что ты хочешь, Мина?
– произнёс мандатор.

–  Я желаю защиты его величества.

–  Что с тобой стряслось?

–  Убивают наших. Только что убили торговца дровами в Зевгеме. А до этого - сына Эпагата, ты знаешь. Мы пошли к спафарию Калоподию за защитой, а меня он прогнал, не выслушав до конца. Если нет правосудия в этой стране, мы начнём вершить его сами.

У чиновника в глазах появилась злость. Он ответил Мине:

–  Прекрати возводить напраслину на спафария.

–  Я не возвожу, правду говорю, августейший. За последние десять дней - двадцать шесть убийств в нашем Зевгеме!

–  Кто же убивает, по-твоему?
– удивился мандатор.

–  Ясно кто - венеты. Ты их прикрываешь, и они бесчинствуют.

–  Замолчи, несчастный!
– оборвал его представитель Юстиниана.
– Или прикажу тебя обезглавить. Здесь народ собрался наблюдать за бегами. Попереживать за своих возничих. Вместо этого вы устраиваете скандалы, драки и резню, а потом сами жалуетесь, будто вас притесняют. Где же логика?

–  Убивают нас не в драке на ипподроме, а исподтишка, тайно, подло. И никто не хочет отвечать за содеянное. Если власть не наводит в стране порядок, мы её заменим.

–  Ты договоришься сейчас!

–  Мне уже терять нечего. Есть предел терпению. Мы молчали, сколько могли. А теперь намерены высказать тебе всё!

–  Я в последний раз говорю: замолчи немедленно. Ты вообще не имеешь права раскрывать рот, ибо не крещён.

От подобного заявления Мину передёрнуло:

–  Кто, по-твоему, не крещён? Я, по-твоему, не крещён? Я крещён с рождения, я с рождения православный!

–  Ты не православный, а манихей. Манихеи - хуже иудеев.

Тот позеленел, сделавшись лицом одного цвета со своим облачением:

–  Пресвятая Богородица! Ты назвал меня манихеем, хуже иудея? Ты поплатишься за эти слова, как Иуда!

У мандатора сжались кулаки:

–  Я велю сейчас тебя заковать, а к утру повесить!

–  Не имеешь права. Ибо только Бог распоряжается нашей жизнью. Ты не Бог, трижды августейший, хоть и представляешься Богом. Ты всего лишь сын иллирийского крестьянина Савватия, про которого я могу сказать лишь одно: зря он появился на свет и родил Петра - попустителя убийц!

Это было неслыханной дерзостью. Оскорблять императора прямо в его присутствии! И за меньшие провинности многие бедняги отправлялись на виселицу, ведь не зря весь Константинополь кишел доносчиками, а судебные власти зачастую не утруждали себя долгим разбирательством, поиском свидетелей, веря обвинениям, даже анонимным. Ну, а тут - в открытую, на глазах у всего народа!

Впрочем, не успел мандатор повелеть арестовать Мину, как вперёд вырвались венеты («синие»), и глава их, Флор, заорал на главу «зелёных», потрясая руками:

–  Жалкий манихей и самаритянин! Сам убийца, сам! Сами убиваете, а сваливаете на нас!

Мина не взглянул на него, продолжая общаться только с василевсом при посредничестве чиновника:

–  Слышишь, августейший? Существует ли предел человеческой низости? Двадцать шесть убитых прасинов. Двадцать шесть! И ни одного венета. Кто ж тогда убийца? Неужели мы сами?

–  Сами, сами!
– завизжал Флор.

–  Сами, - подтвердил представитель самодержца.
– Вы на всё способны. Нет вам извинений.

У «зелёного» задрожали губы:

–  Лишнее тому доказательство: в этой стране, с этим автократором не добьёшься правды. Всё подкуплено, всё на стороне халкидонцев. Халкидонцев, не знающих Бога.

Тут от ярости зашёлся мандатор:

–  Халкидонцы не знают Бога? Ты в своём уме?!

–  Он убийца, убийца!
– крикнул Флор.

Мина тем не менее продолжал:

–  Халкидонцы не знают Бога, ибо покрывают убийц. Лучше быть иудеем, чем халкидонцем. Лучше почитать Зевса и Аполлона! На венетах креста нет!