Иоанн поклонился:

–  Понимаю, ваше величество. Подчиняюсь вашей воле всецело.

–  Вот и славно, друг. Пусть Трибониан тоже знает. Мы пойдём на уступки, но зато сохраним главное. Ясно, дорогой?

–  Совершенно ясно.

–  А теперь ступай. Всё решится в считанные дни. Или победим к воскресенью, или, как ты сказал, будем срочно грузиться на корабли.

–  Лучше победить.

–  Кто бы сомневался!

Проводив взглядом Каппадокийца, император встал с высокого трона из слоновой кости, инкрустированного золотом и сапфирами, подошёл к потаённой двери за колонной и, нажав на ручку, выпустил из маленькой комнаты Феодору. Та взглянула на супруга снизу вверх. Он спросил:

–  Всё сумела расслышать?

–  До единого слова.

–  Кто же прав из нас, как по-твоему?

–  Безусловно, ты.

Царь невесело улыбнулся:

–  Ну, а если без лести?

–  Петра, ты же знаешь, я в таких вопросах не льщу. Затевать кровавую бойню рано. Но идти на какие-нибудь уступки тоже преждевременно. Может, обойдётся. Будем выжидать.

Автократор поморщился:

–  Самое противное - выжидать. Сразу оказываешься на пассивной стороне. Василевс должен действовать, проявлять инициативу.

–  Главное искусство управления государством в том, чтобы проявлять известную гибкость, маневрировать, уступать для вида, а затем наносить неожиданный удар. Ежели удар не рассчитан, он приходится в пустоту.

Самодержец привлёк её к себе и поцеловал с нежностью:

–  Ты моя сударушка… Прозорливее и умнее всех. Без тебя я - ноль.

–  Не преувеличивай, - и она ластилась к нему и мурлыкала, словно кошка.

–  Правду говорю. Мы с тобой единое целое…

–  Что-то мы давно этим целым не были.

Он вздохнул:

–  Государственные дела заели.

–  Но ведь наша близость окрыляет тебя на новые подвиги. Ты всегда это утверждал.

–  Окрыляет, конечно.

Феодора обвила его шею руками:

–  Может, перейдём в гинекей, мой бесценный?

–  Было бы неплохо, но хотел бы ещё немного посидеть с документами… После гинекея расслаблюсь, долго не приду в рабочее состояние…

–  Пустяки. Надо отдыхать иногда. Кроме государственного, есть ещё и супружеский долг, ты забыл?

–  Начал забывать.

–  Я тебе напомню.

И они, скрывшись за колонну, устремились по винтовой лестнице на женскую половину, в спальню Феодоры.

До решающих событий этого января оставались сутки с небольшим.

Идами, по римским канонам, называли в конкретном данном случае тринадцатый день января, на который были назначены новые заезды на ипподроме. Их обычно намечалось двадцать четыре, каждый по семь кругов. И на первых порах церемония шла своим чередом: выход императора на кафисму, знак его к началу ристаний, крики «зелёных» и «синих», улюлюканье, свист. Неожиданно на правой стороне западной трибуны, где сидели венеты, люди стали скандировать: «Август, помилуй тех, кто спасён Господом!», «Флора на свободу! Мину на свободу!» И отдельные представители «синих» по проходам побежали к царю, яростно размахивая руками, но гвардейцы эпарха преградили им путь, начали теснить, напирать, получилась давка. Тут внезапно с левой стороны той же трибуны бросились на помощь бывшим своим соперникам по заездам прасины - с криками: «Многие лета нашим обоим димам!» - начали сражаться с гвардейцами кулаками и палками. Снова вспыхнула драка. А народ на трибунах принялся орать: «Ника! Ника!» Так обычно подбадривали возничих («Побеждай! Побеждай!»), но поскольку заезды были приостановлены из-за потасовки, восклицания явно предназначались взбунтовавшимся «синим» и «зелёным».

Император поднялся. Вместе с ним встало всё его окружение. Он глазами отыскал Евдемона, выставил вперёд указательный палец и сказал:

–  Отвечаешь лично. Наведи порядок любой ценой. Говорю тебе прямо: любой ценой. Я устал от волнений в городе. Ты меня огорчаешь.

–  Ваше величество, ваше величество, - суетливо произнёс градоначальник, - означает ли это, что могу ворваться в храм Святого Лаврентия и схватить Мину, Флора с их компанией?

Но монарх не ответил и торжественно покинул трибуну. Вслед за ним потянулась свита. Иды были сорваны: до конца бегов оставалось два заезда.

Евдемон причитал:

–  Как же поступить, Господи? Почему я один должен всё решать?

А сенатор Пров, проходя мимо, переваливаясь с боку на бок из-за грузности, с недовольством заметил:

–  Что тут сомневаться? Автократор велел, чтоб любой ценой. Вот и действуй. Выполняй приказ.
– Про себя же усмехнулся злорадно: «Действуй, действуй, глупец безмозглый. Распали страсти. Это мне и надо». Арсенал с оружием, собранный в его доме, был уже наготове.

Нескольких зачинщиков драки арестовали, но толпа перемешавшихся «синих» и «зелёных» догнала конвой, и гвардейцы, оказавшиеся в явном меньшинстве, быстро отпустили задержанных. Бунтари воспрянули. «Ника! Ника!» - слышалось повсюду.

С ипподрома люди хлынули на Месу, по пути громя лавочки менял и ростовщиков на Аргиропратии и обычные мастерские в портиках Артополии. Били, крушили, колошматили. Как лавина. Как горный сель… После Амастрианского форума кто-то крикнул: «На Пульхериану! К храму Святого Лаврентия!» - «На Пульхериану!
– заревели восставшие.
– Вызволим Флора с Миной! Ника! Ника!»

Прокатились по кварталу Константианы, миновали стену и свернули направо - к цистерне Бона. У ограды церкви Святого Лаврентия натолкнулись на отряды гвардейцев. Те стояли с мечами наголо и имели довольно грозный вид, не суливший бунтующим ничего хорошего. Чернь слегка замялась, потому что быть изрубленным никому не хотелось; но, с другой стороны, масса прибывала, и охранники могли её не сдержать.