Белорусские поэты (XIX - начала XX века)
вернуться

Богданович Максим Адамович
Шрифт:

НА КЛАДБИЩЕ

Амур, и грустный и пригожий, Стоит с повязкой на глазах У склепа старого… В полях Привольно пахнет свежей рожью. Вокруг кресты… Так отчего же Тут, где венки, могилы, прах, Амур, и грустный и пригожий, Стоит с повязкой на глазах? Я тихо думаю: быть может, Любовь, лежащая в гробах, Преодолела смерти страх? Так спите ж! Вечно на часах Амур, и грустный и пригожий. <1913>

ТРИОЛЕТ («Мне долгая разлука с вами …»)

Мне долгая разлука с вами — Чернее ваших черных кос. Зачем недобрый час принес Мне долгую разлуку с вами? Я побледнел от горьких слез И начал триолет словами: Мне долгая разлука с вами — Чернее ваших черных кос. <1913>

ВОСПОМИНАНИЕ

«День этот, — так сказал Катулл, — Я обозначу белым камнем». Я рад, как встрече с другом давним, С аллеей, где над липой гул. Когда-то зонтом на песке Там ручки милые писали. Что — не скажу. Вы отгадали, Слова уже на языке. <1913>

ПИСЬМО

Хоть это всё равно что сов нести в Афины, Вас всё-таки занять хочу на миг единый Своим посланием. Давно здесь минул день, Все ставни замкнуты, мерцает свет, и тень От головы моей со стенки мне кивает; Вот в черных рамках там сурово выступает Писателей толпа; и каждый — близкий друг, Пусть незнакомый мне. От лампы светлый круг На лица ровно лег. Спокойно я взираю На этот круг подчас, и, примостившись с краю, Склоняясь над столом до утренней звезды, Исписываю я бумажные листы. О драмах Пушкина веду я речь. Не Мэри, Не Фауст, не Борис, а Моцарт и Сальери Волнуют мысль мою. Мне кажется, что тут Сальери выслушал несправедливый суд. Рассудком ледяным плененный, вдохновенье Он должен был убить — согласно обвиненью. Сальери в творчестве стремится всё понять, Всё взвесить мысленно и выверить опять, Обдумать способы, материал и цели,— Он четкость ясную любил в малейшем деле! В его трудах найти внезапное не тщись! Основы их основ — размеренная мысль! Но всё же, всё же… Что помехой вдохновенью?! Нам нравятся его блестящие творенья. Он с метеором схож, что в искрах над землей Пронзает полог мглы сверкающей дугой, Горит, слепительный, весь в пламени несется, А в глубине своей холодным остается. Так, значит, мастерство Сальери добывал Лишь мыслью и трудом. Но вправду ль убивал Он тем природный дар, как явствует из драмы? Ответит скрипка нам. Стаккато, фуги, гаммы Не зря из года в год Сальери выводил И силою язык той скрипки изменил. Она гудит звончей. Певучих звуков сила За годы долгие ее переродила, И, теми песнями могучими полна, Прониклась чуткостью неслыханной она. Вдохнувший душу в дерево, напев в какой-то мере Ужель не пробудил живой души в Сальери! Нет! Вечный труженик, себя он развивал, Сальери, верный раб, талант не зарывал Во глубине земли. Пусть судный день настанет: Спокойно Музе он и прямо в очи глянет. И будет за любовь к труду, за труд большой Оправдан Музою и собственной душой. Так поступаешь, мысль, и ты, чтоб труд поэта В твореньях засверкал. Хвала тебе за это! Привет мой и тебе, бессонный, вечный труд, Готовишь радость ты из творческих минут! Земной поклон тебе, радушная Камена, Нам вдохновенье дал родник твой, Иппокрена! Трудом возвышенным полна душа моя, И вам, стихи, привет слагаю нынче я! Александрийский стих! Ты, тихий как Эребус, Скрыть подо льдом огонь умеешь. Кто in rebus Musarum [95] знает толк, не может не любить Упорства мастера. Недаром воскресить Мне хочется тобой обычай позабытый — Эпистолы слагать. Ну что ж, теперь засни ты! 1913

95

В делах муз (лат.). — Ред.

«Народ, Белорусский Народ!..»

Народ, Белорусский Народ! Ты — темный, слепой, словно крот. Повсюду тебя обижали, В ярме прожил ты столько лет, И душу твою обокрали,— В ней речи твоей даже нет. Разбуженный грозной бедой, Весь полный смертельной тоской, Ты крикнуть: «Спасите!» не можешь И должен «Спасибо!» кричать. Услышьте, кого я тревожу, Кто сердцу привык доверять! 1913

В СТАРОМ САДУ

Изящный сад — такой, как у Ватто: Белеют статуи в листве зеленой; Вдали — прохладный грот, фонтан бессонный, Беседка… Верно, саду лет уж сто. Весь погружен душой в былые дни, Смотрю мечтательно, рассеянно листаю Поэта нового… и закрываю, Смущенный тем, что это не Парни. 1913

КРИТИКУ

Триолет

Челлини статуй не ваял, А только статуэтки, — Однако мастером он стал. Челлини статуй не ваял, — Ты слышишь, критик едкий? Зря триолет ты обругал: Челлини статуй не ваял, А только статуэтки. 1913

«Счастье, ты вчера блеснуло мне несмело…»

Счастье, ты вчера блеснуло мне несмело, И поверилось, что жизнь проста, легка. В сердце зыбком что-то пело и болело, Радость душу мне щемила, как тоска. А сегодня вновь мечтой себя туманю, Книгу развернул, но не могу читать. Как случилося, что полюбил я Аню, Разве знаю я? Да и к чему мне знать? 1912 или 1913 (?)

«Вы так часто в зеркало глядели…»

Вы так часто в зеркало глядели, Никогда в мои глаза, ни разу, Где вы так же, так же отражаетесь В черных, блестящих зрачках — Этих зеркальцах маленьких, круглых. Но исчезнет из зеркала образ, Следа не оставив, А в моей душе Ему не погаснуть. 1912 или 1913 (?)

«Холодная, ясная ночь…»

Холодная, ясная ночь… Звонко хрустит снежком, Идя мне навстречу, девчушка. «Как вас зовут?» — Спросил я ее. (Сегодня же все гадают.) И она отвечает тихонько: «Аня». 1912 или 1913 (?)

«Моя государыня…»

Моя государыня, Татьяна Р-на! В музее одном я увидел Над японскою вазою надпись: «Просят руками не прикасаться». О любви я скажу точно так же, Ведь это — задушевное дело, А души человеческой так же Нехорошо касаться руками. Деликатные люди сами знают об этом, А неделикатным об этом напоминают. 1912 или 1913 (?)

«Всё одна теперь мне думка сердце сушит…»

Всё одна теперь мне думка сердце сушит, Как бы встретиться с тобой, к тебе прийти, А полынь-трава пускай себе заглушит Позабытые давнишние пути. 1912 или 1913 (?)