В открытую дверь очень хорошо просматривалась вся земная картина фронта. Разрывы артиллерийских снарядов вспыхивали повсеместно. Голубые разрывы зениток раз от разу вырывали из небытия ночной темени самолет Крамера, который шел невдалеке параллельным курсом.

Вновь зеленая лампочка загорелась над кабиной пилота, и в эту секунду мое сердце затрепыхалось, а тело налилось свинцом. Теперь, после того, как был скинут груз, предстояло десанту выпрыгивать прямо на город. Внизу в кромешной тьме проглядывались сигнальные костры, подкрашенные для ориентиров красными факел-свечами.

Морозный воздух вцепился в лицо и я, неподвластный законам физики, вылетел наружу, крепко прижимая руки к груди. Через мгновение хлопок и резкий рывок возвестил об открывшемся над моей головой парашюте, и я повис в воздухе, словно лампочка посреди комнаты. Тогда мне казалось, что все русские зенитки все винтовки «Иванов» уставились в мой зад и не пройдет и минуты, как меня разорвет русский свинец на тысячи окровавленных кусков.

В эту минуту мне еще предстояло вытащить оружие, прижатое ремнями парашюта, чтобы в случае чего открыть ответный огонь по врагу. В кромешной тьме пули, словно страшные жуки своим жужжанием пронизывали пространство вокруг меня, и мне казалось, что мой смертный час уже пришел. Я не позавидовал бы любому, кто смог бы оказаться в таком положении.

Одиночные удары их в купол парашюта говорили о прицельной стрельбе с земли. В такие мгновения ты, словно голый стоишь посреди площади, и в тебя бросают тухлыми помидорами, яйцами и камнями. Но здесь в воздухе были другие ощущения. Хотелось чем-то прикрыть свой зад, хоть толстым куском стали, чтобы большевистские пули отскакивали от него, так и не достигнув своей цели.

Об этом не один раз говорил мне капитан, который неоднократно ощутил на своей шкуре этот сковывающий страх.

Как раз в это самое время русская разрывная пуля вдруг ударила в фал парашюта, на котором крепились стропы. Возможно, что именно она тогда и спасла мне жизнь. Я, видя, что могу угодить в стан врага, потянулся за стропами и парашют мгновенно поменял свой угол падения. Слегка пригашенный, он стал спускаться в том направлении, где находились наши немецкие солдаты. С земли было видно мою беспомощность и они, прикрывая мою посадку, открыли ураганный огонь по «Иванам», которые тут же залегли по своим окопам, боясь поднять головы.

Благодаря их действиям мне все же довелось удачно приземлиться в глубине нашей передовой. От морозного воздуха я даже не почувствовал, что осколок от разрывной пули все же попал мне в руку. Корчась тогда от боли мне предстояло лежа на земле достать перевязочный пакет. В тот миг, когда я окровавленными руками все же разорвал упаковку, руки товарищей по оружию подхватили меня и понесли подальше от линии соприкосновения с противником.

Они отцепили парашют и, подняв меня на руки, оттащили в ближайший блиндаж. Через легкую пелену головокружения я увидел офицерскую фуражку и худое изможденное желтое лицо, которое склонилось надо мной, словно полковой капеллан склоняется над телом убитого.

— Унтер-офицер разведывательной роты полка «109 Вольф» Кристиан Петерсен, — сказал я, представившись тогда по уставу.

В тот миг мне было видно, как его лицо заволокло дымкой, и сквозь пелену я услышал:

— Временно исполняющий обязанности коменданта гарнизона майор Трибукайт. Подполковник Засс сдался русским в плен три дня назад.

В этот миг моя голова покатилась, и я почувствовал, как проваливаюсь в какую-то бездну. Легкое похлопывание ладоней по моему лицу да злой и резкий запах нашатыря привели меня в чувство, и я вновь услышал:

— Солдаты, помогите унтер-офицеру, перевяжите его, черт бы вас всех побрал!!! Как придет в себя, доставить в штабной подвал. Да, всем, кто из десанта нуждается в помощи, помогите своим товарищам. Они же прибыли, чтобы вызволить вас, идиоты, из русского котла! — прокричал майор на истощенных войной солдат.

Я тогда видел, как он выскочил из окопа и в сопровождении нескольких автоматчиков проследовал в сторону разрушенной церкви, стоящей на окраине города.

Внезапно вой русского снаряда крупного калибра разорвал временную тишину. Он впился в какое-то строение, вырывая из него глыбы битого кирпича и пыли. Следом за ним послышался вой целого роя, летящего в нас, смертоносного металла. В одно мгновение вся площадь передо мной закипела от разрывов тяжелой артиллерии и камни, земля вперемешку с горячими осколками обрушились тогда на наши головы.

Я не помню, но как мне тогда показалось, чьи-то сильные руки меня за капюшон маскхалата и вволокли в окоп, ведущий через всю улицу, идущую к цитадели. Еще оставаясь в сознании, я видел на бруствере окопа в различных позах лежавшие промерзшие тела немецких солдат и большевиков, убитых во время рукопашного боя. От жуткого холода их лица стали коричневыми и синими, словно шкура баклажана. Я знал, что во время такой мясорубки закапывать трупы, не было времени. Наши солдаты, голодающие уже несколько месяцев, просто не имели никаких сил, чтобы хоронить своих погибших товарищей. Вот так они тогда и валялись на всех полях сражений, чтобы хоть когда-то дождаться своего погребального часа.

— Русские опять начали свою артподготовку. Сейчас пойдут в атаку! — сказал солдат, перевязывающий мою руку.

Рана была неглубокая и не опасная. Жалкий кусочек свернутого железа от пули был величиной с булавочную головку. Он тогда только пробил рукав моего комбинезона и впился в кожу на глубину одного сантиметра, задев вену. Кровь хлестала из раны, замочив внутри весь рукав. Но и от такого незначительного ранения все мое тело тряс сильный озноб.

— Вам повезло, господин унтер-офицер, иногда такой осколок даже лишает солдата жизни. Упади вы вдалеке от наших позиций и уже через час были бы мертвы. Пару дней и рана заживет. В этих условиях у нас все заживает, как на собаках, — сказал санитар и я почувствовал, что моя кровь остановилась.