— Ты, Кристиан, сдал! Тебе бы сходить в русскую баню, да отпарить там свои кости, а потом выпить после бани крепкого шнапса. Вот тогда вся твоя хандра пройдет, и ты успокоишь свои расшатанные нервы.

Снег хрустел под нашими ногами, словно картофельный крахмал, а морозный воздух обжигал уставшие и изможденные лица, обветренные русскими крещенскими морозами. В эту минуту радовало одно, что весна уже не за горами и, что если я все же останусь жив в этом аду, то смогу искупаться и отмыть свое тело от грязи и фронтовых вшей, которые облюбовали мое тело, словно бюргеры на пляжах Балтики.

Креймс подбежал сзади и обратился к Крамеру:

— Господин гауптман, у нас 154 человека. Тяжелораненых 8, пленных тоже 8.

— А что раненых нет? — спросил Крамер.

— Ранены почти все, — ответил унтер-фельдфебель с сочувствием.

— Вот так, Кристиан, из ста восьмидесяти человек осталось только 154. А сколько «Иванов» мы положили?

— Я, Питер, не могу даже представить! Я помню только кровь и их лица полные ужаса. Я даже не знаю, сколько я убил сам. Там была такая жуткая свалка. Кругом тела, кровь, опять тела и опять кровь. Один «Иван» хотел в меня из автомата выстрелить. Я ударил его саперной лопатой по рукам и обрубил их. Он заорал, и тогда я вновь ударил его по лицу и разрубил его голову от уха до уха. Я до сих пор вижу его глаза полные ужаса. Да вывалившийся окровавленный язык.

— Да, малыш, мы вчера на карту поставили всё! Окажись русские в нашем положении, точно так бы поступили, если еще не хуже. Ведь это мы пришли на их землю, а не они на нашу и у них есть полное право нас беспощадно убивать.

Гитлер, отодвинув тяжелые зеленые портьеры, стоял возле окна и всматривался в глубокую темень январской ночи. Было заметно, что он всей душой, переживая поражение в Сталинградской компании, заметно сдал. Его щеки слегка впали, а тело как-то странно подалось вперед.

По своей привычке он держал руки, скрестив их за спиной. При этом его левая рука в эти трагические дни заметно стала нервно дрожать. Сегодня фюрер был одет в свой парадный кремовый мундир, лацкан которого пересекала черная шелковая лента ниже круглого значка НСДП в знак траура по погибшим и сдавшимся в плен дивизиям фельдмаршала Паулюса.

Гитлер ждал, когда в его кабинете для совещаний в Растенбурге соберется все управление ставки вермахта и прибывшие на доклад командующие группами армий «Центр» фельдмаршал фон Клюге и «Юг» — генерал-фельдмаршал Эрик Монштеин.

Гиммлер по своей неизменной привычке, как бы прячась от гнева фюрера, сидел в кресле под статуей бога Меркурия, стоявшей в самом углу кабинета. Его пенсне предательски поблескивало в лучах хрустальной люстры, и он раз от разу снимал его, протирая замшевой салфеткой.

В кабинете стояла гнетущая траурная тишина. Никто из прибывших на военный совет генералов не смел нарушить затянувшегося молчания. Фюрер, как бы нехотя, не поворачивая своего тела, обернулся и окинул взглядом всех собравшихся. Увидев генерал-фельдмаршала Монштейна, он повернул все тело и, глядя на него из-под чуба, спросил:

— Дорогой Эрик, это правда?

— Да, мой фюрер, — ответил генерал-фельдмаршал и опустил свою голову, глядя в пол.

Гитлер молча, не спеша, обошел тяжелый дубовый стол, на котором лежала оперативная карта восточного фронта, искоса осмотрев её. Он вновь, повернув голову к Монштейну, посмотрел на него взглядом полным скорби. Выдержав паузу, фюрер вдруг мгновенно в порыве бешенства ударил ладонью по карте так сильно, что лежащие на ней карандаши разлетелись по всему кабинету. Закричав на всех присутствующих, он обратил свой гнев ко всем офицерам и генералам, находившимся в тот момент там:

— Как, как я спрашиваю вас, Эрик, это могло случиться? Как, как русским удалось уничтожить четверть наших боеспособных войск? Это же катастрофа! Это катастрофа для всей Германии! Полтора миллиона человек, полтора миллиона человек! Три с половиной тысячи танков, двенадцать тысяч орудий и минометов! Это что!? Это, это полнейший крах! Это апокалипсис, Эрик! Это полный апокалипсис!

Гитлер вздымал руки кверху и в своем рвущемся из груди гневе даже брызгал слюной. Он топал ногами, переходя в истерию, и вновь и вновь обрушивал в гневе свои удары на карту, как бы стараясь этим самым разбить ненавистного противника. Командующие армиями стояли молча, не смея прервать гнев фюрера, надеясь, что он скоро прекратится.

— Вы, Гюнтер, вы, Гюнтер, тоже хороши! В то время, когда наши солдаты умирали под Сталинградом, вы сдали врагу Великие Луки. Я ведь приказывал, ни шагу назад! Я приказывал, стоять насмерть до последнего солдата. До последнего солдата и патрона! Как, как случилось, что награжденный мной «Рыцарским крестом» полковник фон Засс сдался в плен к Сталину!? Он еще вдобавок, он прихватил 56 лучших офицеров вермахта. Это же настоящее предательство, это предательство, Гюнтер! — обратился он к командующему армией «Центр» фельдмаршалу фон Клюге.