пришли к заключению, что придерживаться его бесполезный труд. На твердом снегу

следа совсем не было видно. Только посмотрев против луны, можно было разглядеть

узкие блестящие полоски отполированного снега — это и был след наших саней.

Против света зари нельзя было обнаружить и этого признака. В южной стороне, как и

накануне, по контрасту с яркокрасной зарей, все тонуло в фиолетово-черном цвете. Он

был настолько густым, что создавалось полное впечатление погружения в ночь. Однако

стоило повернуться назад, и взглянуть против светящей луны, как уже не было и

признаков темноты.

По черно-фиолетовому льду мы шли, точно слепые. Едва передние сани уходили

на расстояние 300—400 метров, как терялись из виду. Один раз, выпустив спутника

вперед, я совершенно потерял его и решил было двигаться самостоятельно. Но

поскольку он был южнее и для него видимость была лучше, он разглядел меня и

повернул навстречу. Потом повторилось явление, наблюдавшееся накануне. Опять над

упряжками появилось облако пара. Оно вытягивалось в шлейф. Однако время от

времени то с одной стороны, то [144] с другой начинал тянуть ветерок. Он рвал наш

шлейф и относил от линии пути.

Термометр показывал 41° ниже нуля. Донимал мороз. Хотелось проглотить чего-

нибудь горячего. Но ставить палатку и терять время нам не хотелось, и мы

ограничились холодной закуской. Еда была у каждого за пазухой. Еще утром каждый из

нас, на всякий случай, взял из саней по банке замерзших мясных консервов и сунул под

меховую рубаху. Теперь мы могли закусить, не оттаивая консервы на примусе и не

теряя времени.

Заря постепенно угасала. Прозрачный, как кристалл, свет луны сгонял со льдов

черно-фиолетовую тень. Темное поле исчезло. Погода попрежнему стояла прекрасная.

В таких случаях обычно говорят: «погода благоприятствовала». Это протокольное

выражение мало что говорит. На этот раз она просто баловала нас. Это не шутка: 40-

градусный мороз в тихую погоду действительно всего лишь баловство по сравнению с

20-градусным при сильном ветре.

На этот раз мы даже забавлялись морозом. Вынешь из рукавицы руку — мороз

обожжет ее точно кипятком. Возмешься за что-либо — мороз, как электрический ток,

пронизает до костей. Утянешь закоченевшие пальцы за пазуху, отогреешь и опять

пробуешь «щупать» леденящий воздух.

Сани были легкими. Собаки отмеривали километр за километром. Впереди шел

Журавлев, я пустил свою упряжку по следу, а сам лег на сани и засмотрелся на небо. С

востока на запад перекинулся фантастический частокол полярного сияния.

Разноцветные лучи вспыхивали, гасли или молнией уносились куда-то в бесконечность.

Иногда они замирали на месте, развертывались в ленты, образовывали гигантские

световые занавесы, потом вновь рассыпались и замирали, чтобы через минуту

вспыхнуть еще ярче. Мне вспомнилось, что старики-эскимосы говорят, будто это

танцуют души усопших. И сейчас мне показалось, что полярное сияние красивее самой

мечты о бессмертии.

Как ни красиво полыхало сияние, все же на этот раз владычицей неба была луна.

Она точно решила залить землю своим светом. Необычайно яркая, она выглядела такой

близкой, что, казалось, можно дотянуться до нее рукой. Беспрерывным, сплошным

потоком лились ее лучи и как тончайшие серебряные струны соединялись с

блестевшими ледяными полями.

На отдых мы остановились только в 34 километрах от мыса Серпа и Молота.

Мороз забирался в спальные мешки и несколько раз будил нас. К утру он превратил в

замерзшие комки отсыревшие рукавицы и капюшоны. Прежде чем надеть [145] их,

надо было оттаять их около примуса и размять. Для нас это было уже обычным

занятием, маленькой бытовой деталью в санном путешествии. День был таким же

ясным. Мороз удерживался. Шли опять против зари. Снова теряли и разыскивали друг

друга. Это заметно удлинило путь. На 46-м километре от ночлега прибыли на базу,

проделав, таким образом, 156 километров за 48 часов.

Запасы нашего склада на Северной Земле увеличились еще на 350 килограммов