– Завали пасть и пристегни копыта! Створки открывать будешь, когда попросят. Тебя чё, белка хапанула?
– с вызовом спросил Укроп, снова толкнув Мольха, внимательно изучая его, как бы прощупывая взглядом.
– Орих, он чё, по фене не ботает шоль?!

– Гы-ы-ы... Эльфы, хоббиты и дварфы! Кончился ваш сраный век! Всех наймитов срубит в мясо верузийский человек!
– продекларировал тот очередной непонятный стих.

– Короче, шмыга, кто твой пахан? Кто тебя греет?!
– угрожающе спросил Петжко, пританцовывая перед Мольхом, ткнув его прутом в грудь.

– Какой пахан? Какая шмыга? Чего хотите?!
– с трудом удерживая равновесие, спросил сыскарь. Было понятно, что его так или иначе будут стараться избить. Давильщики внимательно смотрели на графа, стараясь уловить хоть один дрогнувший мускул на лице.

– Орих, он не вдупляет, - Укроп развернулся к Мольху, - Ты ерша не гони, а то жевалки-то пообломаю, кочет мастевой! Факелы будешь развешивать и рамсы путать - в валеты тебя пропишем, вжал? Давай чётко ботай, не лепи горбатого!
– продолжал хорохориться разбойник.

– Ещё раз спрашиваю: что от меня нужно, кретины?!
– начинал уже злиться сыскарь, он прекрасно понимал и этот язык, и что от него хотят, не зря же столько лет проработал сыскарём при королевском дворе. Но сейчас ему было необходимо тянуть время.

– Чё ты сморозил? Чё ты лыбу давишь, как параша?! Спрашиваешь? Ну давай, спроси с меня!
– с этими словами Петжко толкнул Мольха, тот отлетел к стене и, не удержав равновесия упал оземь. Орих, до этого стоявший молча и внимательно изучавший узника, неожиданно сорвался с места, подбежал к Мольху, отпихнув Укропа. Взял сыскаря за грудки, приподняв на уровень своей груди и, разбрызгивая слюни, заорал:

– Хоббиты, собаки, весь мир захватили, запрягли под себя все свободные народы! Верузийцы на них пашут! Твари! Это хоббиты думают, что всё - властелины тут! Ничего, собакам - собачья смерть! А ты наймит хоббитов, шпион хренов, выродок, на княжича попёр, да? Хоббитов задумали на трон Верузии посадить? Всех твоих хозяев порвём, всех до единого! И тебя в оконцовке порвём, кочет! Понял?! Так и есть, порвём! На части!
– отбросил Мольха к стене. Тот медленно поднялся на ноги, пошатываясь. Орих сделался похожим на взбесившуюся толстую крысу.

– Форшмачь залётного, чтобы не кипишился! Он нас на дурняк ловит!
– закричал Петжко Укроп, гигантским прыжком выскочил из-за спины Ориха и замахнулся уже по серьёзному. Панкурт попытался оказать отчаянное сопротивление. В запале вырвавшегося вперед Укропа он молниеносно хлестнул обратной стороной ладони по глазам и, ухватив за шею, резко притянул к себе, впечатав его лбом в дверь. Подбежавшему Ориху он двинул кулаком прямо по морде, но с таким же успехом он мог подраться со статуей. "Эх, ни коня, ни меча!
– с досадой подумал Мольх.
– Я бы им показал, что такое небо в алмазах".

Очухавшись, оба истязателя, войдя во вкус битвы, насели на Мольха и стали бить его со всего маху, наотмашь, куда попало. Жертву повалили на пол, он закрывался руками, ногами, скрючившись в три погибели. В какой-то момент в Мольхе проснулся хищный зверь. Злоба, казалось, заполнила всё его естество. Ненависть к мучителям затмила разум. Наплевав на все титулы, он зарычал, рывком вскочил на ноги, издал дикий крик, от которого бандиты остолбенели, и нанёс первому попавшемуся из них удар ногой в промежность. Удар был такой силы, что Орих, оказавшийся на линии удара, заревел, как свинья, которую медленно режут, рухнул на колени и, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, закрывая обеими ладонями свой пах, продолжал истошно визжать.

Доли секунды хватило Мольху, чтобы насладиться этим зрелищем. Орих стоял на коленях перед Мольхом и выл, как раненая гиена. Но созерцание прекрасного было мимолетно. Через несколько секунд он получил сильный удар сзади по шее, дёрнулся и рухнул, как срубленное дерево. В глазах потемнело, в ушах нарастал противный звон, тело обмякло и перестало его слушаться.

Силы были не равны, да и находился сыщик не в лучшей форме. В былые времена он, возможно, и одолел бы одного из них, особенно Петжко Укропа, голыми руками, но только не сейчас: вымотанный, избитый, обессиленный, не спавший двое суток, он представлял из себя поистине жалкое зрелище. Его в итоге свалили на каменный пол и, визжа, как ведьмы на шабаше, стали бить ногами и обрезками прутьев. Вспышки боли раздавались по телу Мольха то тут, то там. Били в руки, ноги и мягкие места, стараясь не задеть важные части тела. Давалось им это с трудом, но приказ был однозначен - вытрясти признание, но не забивать до смерти. Ярость у обоих била через край, ведь так с ними ещё никто не поступал: один с отбитой головой, другой с отбитым причинным местом. Орих и Петжко периодически отталкивал друг друга от Мольха, истерически крича "Он мой!".

Истязали с перерывами, глотая спиртное из кувшинов. Сыскарь лежал в разорванной одежде, в кровоподтёках на полу, не в силах подняться. Всё, что он мог - скрючившись в позу человеческого зародыша, закрыть лицо руками, чтобы не повыбивали зубы, нос и глаза. Петжко и Орих стояли над ним, периодически пинали ногами и штырями и кричали: "Говори, кто тебя греет, падла?! Кто? Мослы поотрываю, моргалы выколю!", "Отвечай, предатель, где хоббиты?!", "Где твоя пристяжь? Отвечай да не звени рогами, фраер!". Наконец, собрав последние силы, что у него были, он злобно зашипел: