— Что это такое? — сказал один из них. Взяв жур­нал, он равнодушно взглянул на него и спросил: — Это твое?

И так поспешно вернул обратно, что Феликс не успел подхватить журнал и он упал на пол. Один из практикан­тов, беседовавший со вторым врачом, поднял журнал, пере­листал его, делая гримасу при каждом заголовке, задер­жался на статье Феликса, даже не удостоив автора взглядом, повернулся к врачу и воскликнул:

— Этот Дюко де Орон говорит ужасные глупости по поводу анаглифов. Я проверял как-то раз у одного боль­ного бинокулярное зрение при помощи сопоставления сте­реоскопических фотографий и вижу, что он преувеличи­вает.

Продолжая выражать свое неодобрение, практикант на­правился с журналом в руке ко второму врачу. Тот взял у него журнал, пощупал его и наконец сделал следующее заключение:

— Плохая у них бумага.

Потом, не зная, куда девать журнал, спросил у сидя­щих поблизости: «Чье это?» — и быстро бросил его на стол, как раз в ту минуту, когда профессор входил в зал. Феликс был глубоко уязвлен и лекцию слушал рассеянно. Он надеялся, что если его и не станут превозносить до не­бес, то хоть обратят внимание, поздравят с тем, что его работа напечатана в таком серьезном издании. Быть уче­ным для него составляло высшую честь. Но никто из кол­лег не пожелал заметить успех Феликса, все оказались со­вершенно бесчувственными. А разве сами они не пресле­довали те же цели, не верили вместе с ним в культурные ценности? За их безразличием скрывалось убеждение, что заниматься наукой и публиковать свои работы значит делать нечто плохое, постыдное, по меньшей мере —г бес­полезное. Огорчение Феликса было еще сильнее от того, что он при виде напечатанной статьи вообразил, будто это символическое событие знаменует для него начало но­вой жизни исследователя и автора. Неужели извест­ность — всего лишь иллюзия? Слушая лекцию добродуш­ного профессора, Феликс мало-помалу успокоился. Разве можно утверждать, что репутация — это пустяки, ведь вот же он, Феликс, уважает профессора как существо, кото­рое стоит выше обыкновенных людей. Впрочем, и другие также проявляют по отношению к метру по меньшей мере почтительность. Следовательно, равнодушие коллег на­пускное, оно вызвано просто завистью. Феликс украдкой сжимал кулаки. Он давал себе клятву работать и учиться так, чтобы к тому возрасту, когда сдают докторские эк­замены, за ним уже числилось несколько блестящих пе­чатных работ. И кроме того, он отринет всякую суетность, не будет говорить ничего и никому о своих целях. Пусть так пройдет несколько лет, пока его заслуги не станут бесспорными. В эту минуту он страстно ненавидел своих коллег, они казались ему грубыми животными, лишен­ными даже проблеска мысли. Охваченный глубочайшей мизантропией, он отправился домой один, избегая спут­ников.

Дома обед еще не был готов. Стояла теплая погода, и Феликс спустился вниз, чтобы погулять по саду. Всюду упрямо пробивалась травка, приподымая слежавшиеся кучки гнилых листьев. Феликс покружил у беседки, во­шел в нее, снова вышел, посмотрел, как возится в кухне Марина, окинул взглядом покрывшийся плесенью от дож­дей и снега дом, огромную готическую деревянную дверь, еще более покоробившуюся и грязную, чем прежде, и вспомнил об Отилии. Странная девушка! Так давно уехала и не написала ему ни строчки! Все, о чем он вместе с нею мечтал, рассеялось как дым и было лишь обманом. Эти грезы надо прогнать раз и навсегда. Возможно, Отилия не такая, как о ней говорят, но, во всяком случае, и не такая, как воображал он. Безысходная горечь запол­нила душу Феликса. Всюду лишь безучастие и неприязнь, никакой искренности, никакого стремления. Им овладели отшельнические мысли: он достигнет совершеннолетия, ку­пит имение и, удалившись от света, посвятит себя сель­скому хозяйству. Он был в отчаянии и испытывал нена­висть ко всем людям без исключения. Нет, он не убежит, он добьется победы. Аглае и все прочие увидят, на что он способен, и Отилия еще пожалеет, что предпочла ему пошлого помещика. В глубине души он был зол, что на медицинском факультете надо учиться так долго и нельзя одновременно сдать все экзамены. Феликс предавался этим мрачным мыслям, когда во дворе внезапно кто-то громко закричал:

— Павел, Павел!

Голос показался Феликсу знакомым. В глубине сада он заметил делавшего ему какие-то знаки Симиона. Фе­ликс вопросительно взглянул на него, и тот опять назвал то же имя. Удивленный юноша направился к нему, а Симион вприпрыжку, словно обезьяна, вбежал в калитку и двинулся навстречу, размахивая какой-то тетрадкой.

— Павел, Павел, я тебе дам кое-что чрезвычайно цен­ное!

— Меня зовут Феликс, разве вы не знаете? Старик не обратил внимания на эту поправку и ожив­ленно заговорил. Глаза его были налиты кровью.

— Я принес тебе замечательное произведение, которое я написал (он похлопал рукой по тетради) для того, чтобы сделать добро человечеству. Тс-сс! Никто не должен об этом знать, а то у нас украдут изобретение. Здесь со­брана вся мировая мудрость. Это вылечило меня, когда я был болен. Ты помнишь, каким я был? А теперь по­гляди! — Желая продемонстрировать свою мускулатуру, Симион проделал несколько упражнений. — Я хочу выле­чить, исцелить все человечество, чтобы не было больше ни одного больного, чтобы никто на свете не умирал. Теперь я делаю кое-какие подсчеты: надо узнать, сколько лет мне было тогда, когда я начал пользоваться своим методом. Я их еще не закончил, они трудные. Я не буду лечить только врагов. Хочешь стать моим учеником? Ведь ты медик. Сначала изучи мою науку, а потом мы присту­пим.

— Симион! — послышался резкий голос Аглае.

— Тс-с! — прижал палец к губам Симион. — Надо остерегаться врагов. Для того чтобы сломить всякое со­противление нашему делу, понадобятся большие капиталы. Но у меня есть деньги! Там, в саду, я зарыл огромный клад. Боюсь только, что дерево всосет его в себя. Если хочешь денег, я дам тебе сколько угодно!

И Симион, уронив на землю тетрадь, стал рыться в кармане. Снова донесся крик Аглае.

— Идите, вас зовут к столу, — решительно сказал Фе­ликс.— Я с интересом прочту ваше произведение.

— Да? — обрадовался Симион. — Я пойду поем, мне необходимо усиленное питание.

«Но ведь он совершенно безумен!» — сказал себе Фе­ликс после ухода Симиона и поднял с земли тетрадь. Ему не хотелось обо всем этом раздумывать, и он решил, что Симион, вероятно, всегда был подвержен приступам поме­шательства, раз все относятся к нему с таким презрением. В это время из города вернулся дядя Костаке, а немного погодя пришел и Стэникэ. «Этот Стэникэ каждый день толчется здесь, как будто у него нет своего дома, — раз­мышлял Феликс. — Уж наверное, делает это с какой-ни­будь целью». Он вошел в столовую, где сидели дядя Ко­стаке и Стэникэ. Адвокат прикинулся, что изнемогает от усталости, и попросил дать ему чего-нибудь закусить.

— Кажется, я проигрываю процесс! Вот чем все это кончится.

— Какой процесс? — поинтересовался дядя Костаке.

Лучше не спрашивайте, — ответил Стэникэ и раз­разился гневной речью. — Дело простое, ясное, тут и дитя малое поняло бы, на чьей стороне правда. И все-таки я проиграю процесс. Проиграю потому, что таковы люди, а заручки у меня нет. Талант, документы — всего этого недостаточно. Необходимо напугать суд, показать ему, что у тебя есть связи в политическом мире! Я поздравляю вас, — бросил Стэникэ Феликсу, — вы изучаете медицину. Там режешь, пишешь рецепты и ни в ком не нужда­ешься!