Шрифт:
И конечно же о самой Юлии Николаевне.
Сегодняшним днём она вспоминалась особенно часто. И когда Саша перевязывала истекающую кровью Караваеву, то вспоминала, как пять лет назад точно так же привезли к ним княгиню Волконскую… и как она звала мужа… и как он не пришёл, чем-то очень занятый.
И брата её она тоже помнила, дивного красавца-князя, Алексея Волконского.
"Вот кому, по-хорошему, нужно отдать эти бумаги", – сказала себе Саша.
Но как?
Попробовать дождаться? Вряд ли ей позволят. Той ночью Гордеев ясно сказал, что дорогая падчерица для него как кость в горле, и что он с радостью убил бы её, а заодно и своего сына, если бы не моральные обязательства перед Алёной и самим собой.
Сына…
"Не-ет, я же не всерьёз это?"
Разумеется, нет!
Если на Алексея ещё была надежда, что он хотя бы согласится выслушать, то с Мишелем заранее ясно – не станет. Ни слушать её, ни говорить с ней, ни смотреть на эти бумаги вообще.
«Но Гордеев говорил, что он догадывается о чём-то, а значит, не всё потеряно!» – убеждал её внутренний голос.
«Ты видела, как он на тебя смотрел? – вторил ему голос здравого смысла. – Слышала, как он с тобой разговаривал? Ты для него никто, ты даже меньше, чем пустое место! Он не станет из одного лишь принципа разговаривать с тобой, и неважно, какие цели ты преследуешь – он не станет, не станет, не станет!»
И это будет на его совести.
Катерина? Бесполезно. Эта если вдруг и снизойдёт до беседы, всё равно ничего не сможет сделать. Сколько ей лет? Семнадцать? И потом, даже если сравнивать их с той же Митрофановой: Катя воспитана кисейной барышней, ранимой, нежной и кроткой, настоящей княжной. И помешать интригам своего дяди она попросту не в состоянии.
Старшая Волконская? Очень может быть, учитывая то, какими живыми и активными могут пожилые женщины – один пример Никифоровой чего стоит! Но о генеральше Александра не знала ничего, кроме того, что та слегла с сердечным приступом после смерти дочери. Где и как её найти? И как добиться аудиенции? И как её зовут, в конце концов?
Саша была близка к тому, чтобы застонать в голос от отчаяния. Но вместо этого свернула к западному крылу, где располагалась палата офицера Владимирцева.
– Ваш друг уже ушёл? – спросила она, заглянув внутрь после короткого стука, но ответа так и не получив.
– Я разрешал тебе входить? – сухо поинтересовался Владимир.
– А я и не вошла, только заглянула одним глазком.
– А если бы я был не одет?!
– Господи, можно подумать, я увижу что-то новое! – Александра оглядела комнату и, убедившись, что Владимирцев один, тяжело вздохнула. А сама подумала – к лучшему. Не собиралась же она и впрямь отдавать эти бумаги "его величеству"?
Или собиралась?
– Зачем тебе понадобился Мишель? – вдруг спросил Владимирцев, когда она уже практически закрыла за собой дверь.
– Собиралась признаться ему в любви, зачем же ещё! – огрызнулась Александра. – Неужели не заметно, что мы без ума друг от друга?! Не знаете случайно, где он живёт?
– Здесь, совсем рядом, на углу Садовой и Басманной, – машинально ответил Владимир Петрович, прежде чем успел подумать о том, что совсем не собирался с ней разговаривать. Но было уже поздно. – Нет, а если серьёзно? Что-то случилось? Я слышал в коридоре шум… то есть, я хочу сказать, это странно, обычно до меня шумы не доносятся, спасибо Мишелю, помог с палатой. Но нынче кричали так, словно немцы добрались до Москвы и задумали с боем отобрать больницу у Воробьёва!
– В таком случае вам не о чем беспокоиться, Викентий Иннокентьевич скорее отдаст им своего сына или дочь, но больницу – ни в коем случае!
– Что ж, хорошо.
– Хорошо. И, пожалуйста, простите, что потревожила! Вы и впрямь могли быть неодеты, я как-то про это не подумала, – сама не зная, зачем любезничает, сказала Александра. И повторила ещё: – Извините.
Чем повергла Владимирцева в глубочайший шок. Он хотел ответить, что – ничего страшного, так уж и быть, но не успел, потому что Саша ушла, притворив за собой дверь. Вот это метаморфозы! С утра была как кремень, а ныне нерешительная, расстроенная чем-то, да ещё и подозрительно вежливая… что это с ней?
"Волконский живёт на углу Садовой и Басманной, в двух шагах отсюда", – повторяла про себя Александра. Эта информация не давала ей покоя. По-хорошему, идти-то тут всего пять минут, и время её практики давно закончилось – она была свободна как ветер, так почему бы не наведаться в гости к дорогому брату?
«У тебя совсем нет чувства собственного достоинства! – кричала её задетая гордость. – Этот негодяй хамит тебе, игнорирует, унижает, а ты, вместо того чтобы послать его к чёрту, возьмёшь и принесёшь ему эти бумаги на блюдечке?!»
«А что мне ещё с ними делать? – тут же возражала Саша самой себе. – Воробьёв скорее всего уже обнаружил пропажу, и странно, что он до сих пор не вызвал меня, чтобы спросить, что всё это значит! Стало быть, на меня он не подумал, да и с чего бы? Он же не знает, что я слышала их разговор с Гордеевым! Но рано или поздно они догадаются!"
И тогда она закончит так же, как и Юра Селиванов. С тремя пулями в груди и переломанными пальцами.
«Ты всё равно не должна идти к Волконскому! Пусть он за тобой бегает, чёрт возьми, это в его интересах, а не в твоих!»