И вновь защемило сердце, на этот раз в приступе какой-то сухой, холодной тоски. До чего отвратительно это было: осознавать, что он намеренно её дразнит. А потом, наверное, будет смеяться над ней, вместе с этой своей противной Ксенией – над её детской доверчивостью, над тем, что она так опрометчиво подумала, что ему действительно может быть интересно с нею…

Просьба его повисла в воздухе без ответа, поскольку Саша так ничего и не смогла придумать.

– Что же вам рассказать? – еле слышно спросила она, сама не узнав свой голос. И очень удивилась, когда Мишель ответил:

– К примеру, где ты так хорошо выучила французский? – подумав немного, он пояснил: – Ксения мне рассказала…

И вновь Сашенька удивлённо вскинула брови, глядя на него и не веря своим ушам. Волконский и впрямь вёл себя так, словно ему действительно интересно было вести светские беседы с нею и слушать её милую болтовню. От этой мысли Сашино сердце вновь подпрыгнуло в груди и забилось чаще.

– С моим образованием всё не так плохо, как казалось Ксении Андреевне, – с усмешкой ответила она, а сам задумалась – что это она через каждое слово поминает Митрофанову, будто бы в укор ему? Не следовало, наверное, вообще говорить о ней! В конце концов, Ксения – его невеста, и он имеет полное право оскорбиться на чрезмерно резкие высказывания в её адрес! Опомнившись, Саша поспешила продолжить: – Я окончила школу у нас в городе, правда, без отличия. Математика давалась очень тяжело, с трудом вывели на четвёрку, и то стараниями авдеевского гувернёра, господина Прокофьева. Он занимался со мной дополнительно, часов семь подряд, а я вместо спасибо неблагодарно поклялась ему сжечь свою тетрадь, как только сдам экзамен. Уж очень я была на него сердита за эти хождения по мукам!

Она заметила, как Мишель еле заметно нахмурился, при упоминании некой фамилии, причём это была явно не фамилия гувернёра, Серёжиного учителя по математике. Сам Волконский своё бьющее через край презрение искренне старался скрыть, чтобы не случилось очередного конфликта, но Саша за это время слишком хорошо успела изучить его лицо, и ни малейшие его эмоции не прошли бы для неё бесследно. Она уже знала, что означает эта почти незаметная складочка между его тёмными бровями…

– Результатом стали мои успехи в геометрии и грамота об окончании школы с двумя четвёрками, но, как мне показалось тогда, я забыла обо всех этих треугольниках и параллелях, как только вышла из класса! Тетрадку я, конечно, не сожгла – отдала брату, ему пригодится, но пир мы с папой всё равно устроили, скромный, но весёлый, я до сих пор его помню, – Саша непроизвольно улыбнулась, вспомнив, как радовался её успехам отец. – Мне было приятно, что я оправдала его надежды… Дело в том, что это он настоял на моём образовании. Мать протестовала всеми возможными способами, заверяя папу в том, что девушке это совсем не нужно, но он проявил твёрдость. Единственный, наверное, раз в жизни… До этого он всегда и во всём слушал её, а тут… пошёл вопреки её воле. С этого, по-моему, и начался их разлад – мама не любила, когда ей перечили. Но учиться у меня получалось, и довольно неплохо, так что вскоре она уже позабыла о том, чтобы мешать моему образованию, а годом позже сама попросила у Софьи Владимировны разрешения обучать меня вместе с Сергеем на дому.

И вновь Мишель нахмурился, вновь мимолётно, но Саша всё равно заметила. Экая у него к Авдееву неприязнь! А Сергей со своей стороны ни о чём таком не рассказывал и, кажется, наоборот, упоминал, что они довольно неплохо общаются, в те редкие моменты, когда доводится встречаться на каком-нибудь приёме или званом ужине у общих знакомых.

Правда, как оказалось, Сергей говорил ей много всего, что имело довольно-таки ощутимые различия с действительностью. Про Катерину Волконскую, помнится, он тоже говорил… От такой мысли нахмуриться пришлось уже Александре, но она всё равно продолжила:

– Таким образом, благодаря моему отцу и щедрости Софьи Владимировны, у меня целых два образования: школьное и домашнее. Причём последнее довольно неплохое, у Серёжи были замечательные учителя, особенно француз! Я была его любимицей, и именно он заставил меня добиться такого чёткого произношения, за что ему большое спасибо. По правде говоря, не думала я, что мне однажды это пригодится, но вот, поди ж ты… – она весело рассмеялась, вспомнив выражение лица Ксении Митрофановой, когда бедняжку в очередной раз поставили на место, но под взглядом Мишеля тотчас же вернула себе былую серьёзность.

– Значит, и всё остальное – тоже благодаря Авдеевым? – полюбопытствовал Мишель.

– Остальное?

– У тебя довольно чистая речь, и неплохие манеры, для… – он понял, что попал в собственную ловушку, выхода из которой не было. Пришлось отвести взгляд и с позором промолчать. Александра обижаться не стала, лишь улыбнулась с грустью.

– Для плебейки, вы хотели сказать? Нет, ну почему же, я и раньше училась, и… а, собственно, да, вы правы, – в последний момент она замолчала на полуслове и очаровательно улыбнулась ему. – Всё это благодаря Авдеевым, щедро подарившим мне толику дворянского воспитания!

– Ты ведь не это хотела сказать, – и всё-то он подмечал, особенно в те моменты, когда это было совершенно не нужно!

– Какая разница, что я хотела сказать? Это не столь важно, – и Саша небрежно повела плечиком, будто и впрямь имела в виду сущую глупость, не стоящую и упоминания. Но по её печальным глазам Мишель понял, что это было не так, однако допытываться не стал. Всё равно ведь не скажет, характер не позволит!

А Александра на всякий случай решила обезопасить себя от дальнейших вопросов и, прежде чем он успел в очередной раз усомниться в её словах, спросила прямо в лоб:

– За что вы так не любите Сергея Авдеева?

"Знала бы ты о нём то, что знаю я, ты бы его тоже не любила", – мысленно ответил ей Мишель, но озвучивать свои размышления не стал, лишь хмуро усмехнулся, как всегда, когда слышал это имя. Признаться, соблазн рассказать ей правду был велик, однако Мишель оказался слишком благородным для этого. Поэтому промолчал.

– Я хочу сказать, что бы вы там о нём не думали, это вряд ли заслуженно, – встала на защиту любимого Александра, качая головой в ответ на усмешку Мишеля, с каждым её словом делающуюся всё более и более презрительной.