Эту фамилию Саша слышала впервые.

– Когда призвали твоего отца?

– В феврале.

– В феврале Дружинина не было в России, – кивнул Мишель. – Уезжал за границу с очередным заданием государственной важности. В его отсутствие они всё это и провернули. Прости, я оговорился. Он, разумеется, я имел в виду отца.

– А мне показалось, что не только его.

– Может, и нет, – не стал спорить Мишель.

– Вы это не всерьёз! Викентий Иннокентьевич не мог быть таким негодяем! Он с детских лет воспитывал меня как родную дочь, он… он не мог, – только и сказала Саша, упрямо качая головой.

– Да я и не утверждаю, что он участвовал, – поспешил успокоить её Мишель, но от этих слов Александра, почему-то, ещё твёрже убедилась в том, что без Воробьёва и там не обошлось. Да без него ни одно гордеевское тёмное дело не обходится! – В конце концов, Иван Кириллович, может, и вовсе не причём. Мобилизация вещь серьёзная. С каждым может приключиться.

– Вы это нарочно говорите? – вздохнув, спросила она.

– Мне кажется странным это совпадение, вот и всё, – произнёс Мишель, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче. – Твоя мать ведь просила у него развода, не так ли? Он длительное время не давал согласия, и ясно было, что не даст. Особого выбора он им не оставил.

– И за это я ещё больше ненавижу вашего Гордеева! – сказала Александра, на досуге пообещав себе узнать побольше о призыве отца и, если надо, обратиться к Леониду Иннокентьевичу с этой просьбой. Они не были слишком близки, но Саша почему-то не сомневалась – он не откажет. Им-то теперь какая разница, отца этим всё равно не вернёшь, а у неё, быть может, появится надежда на то, что его смерть – всего лишь очередная фикция, необходимая Гордееву, чтобы жениться на Алёне. А если бы у неё была надежда… если бы она у неё только была!

"Я бы стала в десятки раз счастливее", – сказала себе Саша. И покачала головой.

– Не понимаю, почему вы его оправдываете. Он же конченый мерзавец и негодяй!

– Я не утверждал обратного.

– Но вы утверждали, что он не убивал вашу мать!

– Потому что я действительно так думаю.

– И давно ли? До или после того, как спустили его с лестницы?

– Напрасно иронизируешь, – покачал головой Мишель. – Подумай сама, ты же достаточно хорошо успела с ним познакомиться. Он удивительно хитрый и изворотливый человек. Стал бы он, по-твоему, бегать за моей матерью по всему особняку, паля из револьвера налево и направо? Дворецкий нашёл несколько пуль в стенах и дверных панелях. Она убегала от убийцы, понимаешь? А теперь скажи, стал бы отец действовать столь открыто и безумно? С учётом того, что он при любом раскладе был бы первым, на кого подумают, когда найдут её… тело.

Последнее слово он произнёс осевшим голосом и отвернулся к окну, надеясь, что она не увидит, как ему плохо. Но Саша, конечно, всё заметила. И с трудом перебарывала теперь безудержное желание пересесть к нему на сиденье, обнять ласково и попытаться утешить. А Мишель, в очередной раз нахмурившись, вдруг сказал ей:

– Мы приехали.

Разговор был окончен, а Саша, потерявшая счёт времени, с недоумением посмотрела за окно.

Поезд действительно остановился.

Здесь всё было как раньше. Совсем как в той жизни, где она была счастлива. Всё вокруг казалось таким родным, таким привычным и совсем не трудно было вообразить отца, идущего рядом… Этим маршрутом они ходили всякий раз, когда возвращались с вокзала домой, проводив доктора Воробьёва в столицу. И пусть их скромный домик находился аж на другом конце улицы, извозчика они никогда не брали, предпочитая прогуливаться пешком, наслаждаясь обществом друг друга.

А сейчас рядом молча шёл хмурый Волконский, чьим обществом Александра вовсе не наслаждалась. Он пугал её безмерно с момента их первой встречи, а то и раньше, когда Сергей Авдеев мимолётом упомянул, что у Юлии Николаевны есть сын…

А с недавних пор Саша всерьёз задумалась, чего она боялась больше – Мишеля Волконского (вроде бы не такой он уж страшный, а очень даже наоборот), или всё же собственных чувств, поразительно обостряющихся в его присутствии? Это казалось чертовски неправильным и заведомо безнадёжным, даже если забыть об их социальном неравенстве.

Она – дочь женщины, из-за которой погибла его мать. Вряд ли он мог об этом забыть, тут и никакие документы, украденные у Воробьёва, не помогут! Увы.

"Может статься, что он прав, и Иван Кириллович не виноват, – раздумывала Саша, перешагивая лужу, растёкшуюся прямо посреди дороги. Кажется, ночью шёл дождь. – Но от этого его величество вряд ли станет ненавидеть нас с мамой меньше! Мы фактически украли его жизнь. Мы с Арсением невольно заняли его место. Так не должно было случиться!"

Думать об этом было невыносимо, но на её счастье долго думать не пришлось. Как Саша и говорила, скромное жилище Максима Стефановича Рихтера располагалось в пяти минутах ходьбы от вокзала – только и требовалось, что перейти дорогу да обойти широкое здание привокзального кафе, граничащего со складами. Отсюда начинался жилой район, и дом пожилого учителя стоял вторым по счёту. На прибитой к забору табличке так и значилось: "№2", а снизу, мелкими буквами: "Дом образцового содержания, Рихтер М.С."