— Тетя, — сказала она, — я чувствую, что по мн ползаетъ, по крайней мр, пятьсотъ блохъ.

Число это, вроятно, выше средняго. Даже можно наврное сказать, что оно немного превышаетъ среднее. По оффиціальному отчету министерства внутреннихъ длъ за текущій годъ среднее число для молодой особы (если она одна) въ великомъ герцогств Баденскомъ можно принять въ 45 блохъ, для пожилыхъ же особъ число это измнчиво и не можетъ быть опредлено, такъ какъ всякій разъ, когда какая-нибудь молодая двушка находится въ присутствіи своихъ родственниковъ, то количество блохъ у этихъ послднихъ тотчасъ же уменьшается, увеличиваясь, наоборотъ, у нея самой. Она играетъ, такимъ образомъ, роль какой-то ловушки. Это милое молодое созданіе, сидвшее вмст съ нами въ театр, совсмъ не сознавая того, собрала цлую коллекцію. Благодаря ей, многія худощавыя пожилыя особы, сидвшія въ нашемъ сосдств, были вполн счастливы и наслаждались спокойствіемъ.

Среди многочисленной публики на этомъ спектакл сильно выдлялись восемь дамъ, сидвшихъ въ шляпкахъ. Какъ бы хорошо было, еслл бы и въ нашихъ театрахъ дамы, сидящія въ шляпкахъ, составляли бы исключеніе! Собственно говоря, въ Европ ни дамамъ, ни мужчинамъ не дозволяется входить въ залъ въ шляпахъ, въ пальто, съ зонтиками и тросточками; но въ Маннгейм правило это соблюдается не строго, такъ какъ большая часть публики состоитъ изъ прізжихъ, среди которыхъ всегда найдется немало такихъ боязливыхъ дамъ, которыя боятся, что опоздаютъ къ позду, если имъ придется зайти по окончаніи спектакля въ уборную за своими шляпками. И все-таки большинство прізжихъ предпочитаетъ лучше рисковать опоздать къ позду, нежели погршить противъ правилъ приличія и въ теченіе трехъ-четырехъ часовъ привлекать всеобщее вниманіе.

Три или четыре часа это не малый промежутокъ времени, чтобы просидть на одномъ мст, все равно, привлекаешь ты на себя общее вниманіе или не привлекаешь, а вдь есть и такія оперы Вагнера, которыя оглушаютъ васъ цлыхъ шесть часовъ подъ-рядъ! Но публика сидитъ до конца, наслаждается и была бы не прочь, чтобы оперы тянулись и еще дольше. Одна нмка въ Мюнхен говорила мн, что музыка Вагнера никому съ перваго раза не нравится, что понимать и цнить ее научаются только со временемъ, слушая ее какъ можно чаще; что научившись такимъ образомъ любить ее, всякій такъ сильно къ ней пристращается, что не можетъ обойтись безъ нея. Она говорила, что шесть часовъ Вагнеровской музыки совсмъ не такъ уже много, и прибавляла, что этотъ композиторъ произвелъ въ музык коренной переворотъ и похоронилъ одинъ за другимъ всхъ прежнихъ композиторовъ. Она утверждала, что оперы Вагнера имютъ передъ всми другими то неоцнимое достоинство, что музыкальны не только въ отдльныхъ мстахъ, какъ другія, но сплошь, отъ первой и до послдней ноты могутъ быть названы истинной музыкой. Тутъ ужь я удивился и сказалъ, что я самъ слышалъ одинъ изъ его сумбуровъ и не нашелъ въ немъ никакой музыки, за исключеніемъ одного свадебнаго хора. Нмка отвчала, что «Лоэнгринъ» дйствительно нсколько шумне всхъ остальныхъ оперъ Вагнера, но что если я прослушаю его еще нсколько разъ, то непремнно соглашусь, что и онъ чрезвычайно музыкаленъ, и полюблю его. Я могъ бы ее спросить: «Но неужели нашелся бы такой человкъ, который пожелалъ бы каждый день въ теченіе двухъ лтъ мучиться отъ зубной боли, если бы онъ зналъ, что по истеченіи этого времени онъ научится любить эту боль?» Однако же, я не спросилъ этого.

Дама эта не могла нахвалиться первымъ теноромъ, пвшимъ въ Вагнеровской опер наканун; она распространялась о необыкновенной прежней его слав и о почестяхъ, которыми онъ былъ осыпаемъ при всхъ царствующихъ домахъ Германіи. Для меня это было вторымъ сюрпризомъ, такъ какъ черезъ своего компаньона, бывшаго на этой самой опер, я имлъ о немъ самыя подробныя и точныя свднія.

— Но, сударыня, — отвчалъ я, — с_о_б_с_т_в_е_н_н_ы_й мой опытъ заставляетъ меня утверждать, что теноръ этотъ совсмъ даже не поетъ, а просто кричитъ, кричитъ, какъ гіена!

— Совершенно врно, — сказала она, — теперь онъ не въ состояніи пть, такъ какъ давно потерялъ всякій голосъ, но какъ онъ плъ раньше, божественно. Но и теперь когда онъ поетъ, то театръ не въ состояніи вмстить всхъ желающихъ его слушать, Ja wohl, bel Gott. Да, когда-то голосъ его былъ поистин wundersch"on.

Я замтилъ ей, что своими словами она раскрываетъ для меня довольно благородную особенность въ характер нмцевъ, заслуживающую подражанія, что у насъ по ту сторону океана публика не такъ снисходительна и благодарна, и если пвецъ потеряетъ голосъ, а танцоръ своя ноги, то карьера ихъ на старомъ поприщ кончена. Я сказалъ ей, что слышалъ оперу и въ Ганновер, и въ Маннгейм, и въ Мюнхен (въ лиц уполномоченнаго моего компаньона) и что такая значительная опытность позволяетъ мн вывести заключеніе, что нмцы предпочитаютъ такихъ пвцовъ, которые совсмъ не могутъ пть. И это не парадоксъ, такъ какъ и въ Гейдельберге весь городъ только и говорилъ объ этой знаменитости еще за недлю до того, какъ ему предстояло выступить на сцен тамошняго театра, хотя голосъ этого пвца, право, ничмъ не отличается отъ того ужаснаго скрипа, который производитъ гвоздь при треніи о стекло. Я говорилъ объ этомъ на другой день посл спектакля одному изъ своихъ друзей въ Гейдельберг, на что тотъ самымъ спокойнйшимъ образомъ отвчалъ, что слова мои вполн справедливы, но что раньше голосъ этого пвца былъ замчательно хорошъ. Въ Ганновер же я натолкнулся на другой образчикъ подобнаго тенора. Одинъ нмецъ, съ которымъ я шелъ въ оперу, съ чрезвычайнымъ энтузіазмомъ разсказывалъ мн объ этомъ тенор.

— Ach Gott, — говорилъ онъ, — что за великій человкъ! Воть вы сами послушаете его… Какъ онъ знаменитъ во всей Германіи! Знаете, онъ получаетъ отъ правительства пенсію. Этотъ разъ онъ даже и не обязанъ пть; онъ обязанъ пть всего два раза въ годъ, но если онъ не выступитъ дважды въ годъ на сцену, то у него отнимутъ пенсію.

Мы отправились. Когда на сцен появился знаменитый, но состарвшійся теноръ, со стороны моего компаньона раздался торопливый и возбужденный шепотъ:

— Сейчасъ вы услышите!

Но, увы! Меня постигло ужасное разочарованіе. Если бы эта «знаменитость» пла за ширмами, то я подумалъ бы, что ему длаютъ какую-нибудь операцію. Я взглянулъ на своего пріятеля и къ величайшему удивленію увидлъ, что онъ просто упоенъ восторгомъ.

Когда занавсъ упалъ, онъ принялся ожесточенно апплодировать и вмст со всей остальной публикой не переставалъ хлопать до тхъ поръ, пока сей злосчастный теноръ въ третій разъ не вышелъ на авансцену, чтобы поблагодарить публику. Когда мой пламенный энтузіастъ отеръ со своего лица потъ, я сказалъ ему:

— Я не хочу никого оскорблять, со скажите пожалуйста, неужели вы думаете, что онъ можетъ еще пть?

— Онъ? Нтъ! Gott im Himmel aber, но какъ онъ плъ лтъ 25 тому назадъ? (затмъ, буквально) Ach, нтъ, теперь онъ уже не поетъ, а только кричитъ. Воображая, что онъ поетъ, онъ только кричитъ, какъ разсерженная кошка.

Откуда и почему это составилось у насъ о нмцахъ мнніе, какъ о флегматической и положительной рас, право, не знаю? Въ дйствительности какъ разъ наоборотъ, нмцы пылки, восторженны, вспыльчивы, чувствительны, они легко проливаютъ слезы, но также легко и вызвать у нихъ смхъ. По невыдержанноcти нмцы настоящія дти, въ сравненіи съ ними мы можемъ считаться образцомъ хладнокровія и степенности. Они готовы каждую минуту обниматься, цловаться, кричать, шумть, танцовать и пть; тамъ, гд мы употребимъ одно уменьшительное или ласкательное слово, нмецъ употребитъ цлую сотню. Самый языкъ ихъ полонъ ласкательныхъ и уменьшительныхъ, которыя они производятъ отъ каждаго слова, будь то домъ, собака, лошадь, бабушка или другое какое твореніе, одушевленное или неодушевленное.