Шрифт:
«Онъ (Погодинъ) вооружается противъ г. Костомарова даже такимъ стихотвореніемъ Пушкина, въ которомъ между прочими странностями, народъ честится „безсмысленнымъ“. Именно, съ той точки зрнія, которой держится „День“, эти стихи и должны представляться такими, какими они представились г. Костомарову — пошлыми, и только пошлыми, хотя бы ихъ написалъ Пушкинъ.
Фактъ презнаменательный. Появились, изволите видть, нынче точки зрнія, съ которыхъ стихи Пушкина кажутся пошлыми, исполненными странностей и т. п. Представителями и носителями этихъ точекъ зрнія являются такіе люди, какъ г. Костомаровъ и г. Орестъ Миллеръ (о „Дн“ мы не говоримъ, ибо г. Орестъ Миллеръ только навязываетъ ему свою мысль), то-есть люди, судя по всему, образованные, свдущіе, преданные наук и притомъ люди зрлыхъ лтъ, а слдовательно, должно быть и зрлыхъ мыслей.
Кто же не одобряется ими? Пушкинъ; не одобряется самое прекрасное, самое свтлое явленіе нашей литературы. Пушкинъ у насъ есть явленіе, выходящее изъ ряду вонъ; онъ былъ воплощенный поэтъ; вс движенія его души и мысли носятъ на себ глубокій поэтическій характеръ, носятъ на себ печать красоты и гармоніи. И вдругъ — его стихи оказываются пошлыми! Ищите пошлости во всемъ, въ чемъ хотите, только не въ Пушкин.
Дале — Пушкинъ былъ простой, прямой, здравый человкъ; человкъ съ чистымъ сердцемъ, съ теплою и свтлою душою. Не было на его душ никакой болячки, не было въ его духовномъ стро никакого искаженія и извращенія; онъ былъ человкъ въ высокой степени нормальный. И вдругъ въ его стихахъ находятъ странности самаго дурнаго качества!
Правильное отношеніе къ Пушкину можетъ быть только одно — благоговніе передъ великимъ явленіемъ. Его мысли и рчи должны быть разсматриваемы какъ нкоторыя образцы прекрасныхъ человческихъ мыслей, прекрасной человческой рчи. Въ этомъ смысл, въ его мысляхъ и рчахъ воплощается несравненно больше мудрости, чмъ во множеств томовъ и головъ современныхъ мудрецовъ. Къ произведеніямъ Пушкина нужно приступать не иначе, какъ съ цлью питаться ими, извлекать изъ нихъ тотъ свтъ, то тепло, которыми они проникнуты.
Таково вообще значеніе поэтовъ, а изъ новыхъ поэтовъ всхъ народовъ едва ли есть другой боле чистый поэтъ, чмъ Пушкинъ.
Но приступимъ къ длу. Въ чемъ обвиняютъ Пушкина? Говорятъ, что онъ назвалъ народъ безсмысленнымъ. Посмотримъ, гд и какъ. Это мсто находится въ стихахъ, гд поэтъ говоритъ о слав. Поэтъ задумывается надъ глубокимъ, таинственнымъ смысломъ славы. Вотъ эти удивительные стихи:
Да, слава въ прихотяхъ вольна. Какъ огненный языкъ, она По избраннымъ главамъ летаетъ; Съ одной сегодня исчезаетъ, И на другой уже видна. За новизной бжать смиренно Народъ безсмысленный привыкъ, Но намъ ужь то чело священно, Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.Поэтъ находитъ, что слава причудлива, загадочна; она, подобно огненному языку, вдругъ исчезнетъ съ одной головы, вдругъ вспыхнетъ на другой; народъ, т. е. толпа, множество, масса, бжитъ за новизной, сегодня поклоняется одному, завтра другому; онъ не даетъ себ отчета въ своихъ симпатіяхъ, онъ безсмысленно, какъ стихія, покоряется имъ; онъ непостояненъ, измнчивъ и, прославляя новыхъ идоловъ, забываетъ старыхъ.
Но мы, однако же, знаемъ, что люди, на которыхъ намъ указываетъ слава — избранныя головы; но мы не должны безсмысленно увлекаться новымъ; но избранники славы для поэта, для историка, для мыслящаго человка имютъ не мимолетное значеніе; они, какъ сказано дальше въ стихахъ, властвуютъ надъ нашими душами. Словомъ, какъ ни прихотлива слава,
Но намъ ужь то чело священно, Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.Само собою разумется, что подъ славою здсь понимается добрая слава, благоговніе, удивленіе, прославленіе. у
По нашему, это прекрасныя мысли.
Если народъ здсь названъ безсмысленнымъ, то вдь тутъ же названо священнымъ то чело, на которомъ онъ видитъ славу. Возможно ли не понимать, что въ этомъ противорчіи и выражается вопросъ, дума поэта?
Есть, однакожъ, люди, которые этого не понимаютъ; въ нимъ-то и принадлежатъ г. Орестъ Миллеръ и г. Костомаровъ, Пушкинъ вотъ задумывается надъ таинственными источниками симпатій человчества, надъ глубокимъ значеніемъ избранниковъ славы; но г. Костомаровъ надъ этимъ не задумывается. Г. Костомаровъ, вроятно, готовъ по пальцамъ объяснить, какъ и на чемъ опирается слава, откуда происходятъ симпатіи человчества въ тмъ и другимъ лицамъ. Г. Костомаровъ такъ хорошо это знаетъ, — что причисляетъ даже къ своимъ обязанностямъ заниматься разбиваніемъ народныхъ кумировъ. Чтожъ? Съ Богомъ! пускай себ упражняется, если ему рукъ своихъ не жалко. Мы же предпочтемъ вмст съ Пушкинымъ вдумываться въ смыслъ народныхъ кумировъ; мы не погонимся за новой мудростію;
За новизной бжать смиренно Народъ безсмысленный привыкъ, Но намъ ужь то чело священно, Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.Перейдемъ теперь въ другому обвиненію. Дло идетъ объ истин. Пушкинъ задумался надъ тмъ значеніемъ, которое можетъ имть для людей истина. Все стихотвореніе, изъ котораго мы приводимъ отрывки, иметъ эпиграфомъ знаменитый вопросъ: что есть истина? вопросъ, нкогда сдланный Пилатомъ. Свою думу поэтъ выразилъ въ слдующихъ стихахъ:
Да будетъ проклятъ правды свтъ, Когда посредственности хладной, Завистливой, къ соблазну жадной, Онъ угождаетъ праздно! Нтъ, Тьмы низкихъ истинъ мн дороже Насъ возвышающій обманъ.Вотъ полная мысль поэта. Возможно ли не повторять съ полнымъ сочувствіемъ этихъ энергическихъ стиховъ? Г. Костомаровъ находитъ эти стихи пошлыми. Нужно достигнуть до значительной степени пошлости пониманія, для того, чтобы не видать настоящаго смысла этихъ стиховъ и понять ихъ именно въ пошломъ смысл.