Бываютъ ли случаи, когда правда производитъ зло, когда она угождаетъ посредственности, когда льститъ зависти и порождаетъ соблазнъ? Бываютъ, и такіе случаи проклинаетъ поэтъ. Бываетъ ли обманъ, который насъ возвышаетъ? Бываетъ, и такой обманъ поэту дороже тьмы низкихъ истинъ.

Любопытно бы знать, въ какой степени пошлости понялъ г. Костомаровъ слово обманъ? Пушкинъ подъ обманомъ могъ вообще разумть здсь такія явленія, какъ, напримръ, искусство, которое, по замчанію Аристотеля, истинне, чмъ дйствительность. Къ частности же, тутъ дло идетъ именно о томъ обман, который называется народнымъ миомъ. Относительно Наполеона составился миъ, что онъ въ Яфф, когда солдаты были поражены чумою, навстилъ госпиталь и пожималъ руку больнымъ для ихъ ободренія. Бурьеннъ въ своихъ запискахъ отрицаетъ это „сказаніе“ (такъ это названо у Пушкина), именно утверждаетъ, что Бонапарте не прикоснулся ни къ одному изъ зачумленныхъ.

Вотъ въ этой-то истин я не нашелъ никакой особенной сласти Пушкинъ. Онъ предпочелъ ей сказаніе, героическую черту, созданную благороднымъ энтузіазмомъ къ Наполеону и показывающую, какими глазами смотрлъ на него народъ. Г. Костомаровъ расходится съ Пушкинымъ; ему боле нравится истина, чмъ сказаніе, и онъ называетъ пошлостію сожалніе поэта о томъ, что оказался ложью такой прекрасный, возвышающій насъ разсказъ. Г. Костомаровъ даже, вроятно, не замтилъ этого сожалнія, онъ, кажется, полагаетъ самымъ пошлымъ образомъ, что Пушкинъ предпочитаетъ обманъ истин. Между тмъ у Пушкина поэту, произносящему выписанные нами стихи объ истин, другъ отвчаетъ:

Утшься, читатель. Было бы очень горько, если бы нашъ Пушкинъ писалъ пошлые стихи. Но этой низкой истины, какъ она ни дорога г. Костомарову, не существуетъ. Нашъ поэтъ высокъ и чистъ умомъ. Онъ понималъ, какъ часто знаніе людей и свта приводитъ къ сомннію, въ соблазну, къ неврію въ добро, какъ много есть такъ называемыхъ истинъ, которыя приходятся по вкусу посредственности, зависти, пошлости. Онъ зналъ, что нтъ ничего истинне и дороже, какъ вра въ добро, что самое глубокое знаніе жизни заключается въ умньи цнить и понимать высокое, прекрасное, героическое.

Въ Голос (№ 171) г-жа Евгенія Туръ сдлала слдующій отзывъ о книг Ренана (Vie de Iesus):

«Мы считаемъ книгу Ренана книгою, неимющею особыхъ достоинствъ, и незаслуживающею того шума, который она надлала при своемъ появленіи. По нашему мннію, это очень посредственный романъ, и ничуть не ученая книга. Богъ всть, для какой цли она написана и какой цли она достигла. Успхъ ея, главнымъ образомъ, состоитъ въ томъ, что ее раскупили нарасхватъ. Но и за это авторъ долженъ быть благодаренъ не поразительнымъ достоинствамъ своего произведенія, а безтактности и нерасчетливости своихъ враговъ».

Въ этомъ строгомъ отзыв невольно останавливаютъ на себ вниманіе слова: Богъ всть, для какой цли она написана и какой цли она достигла.

Г-жа Евгенія Туръ, очевидно, намекаетъ, что книга Ренана произвела вредное дйствіе, безъ сомннія въ томъ смысл, что она едва ли разъяснила истину, а скоре пожалуй, затемнила ее. Охотно можно согласиться съ этимъ.

Мы никакъ не думаемъ, однако же, чтобы Ренанъ былъ не правъ именно въ томъ, въ чемъ считаетъ его неправымъ г-жа Евгенія Туръ. Скоре мы держимся противнаго мннія. Если книга Ренана написана безъ всякой предвзятой мысли, безъ преднамренной задачи — угодить извстному направленію, то можно наврное сказать, что она никому неугодитъ. Вотъ откуда мы объясняемъ себ и неудовольствіе г-жи Евгеніи Туръ.

Не нужно особенной проницательности для того, чтобы предсказать, что вообще все, что пишетъ Ренанъ, вс его взгляды и пріемы не придутся у насъ по вкусу никому, ни нашимъ отсталымъ, ни нашимъ передовымъ.

Передъ нами уже есть факты. Читатели, конечно, прочли въ прошлой книжк «Эпохи» статью Ренана о высшемъ обученіи во Франціи. Эта самая статья напечатана въ журнал «Заграничный Вѣ стникъ» (№ 4).

Въ краткомъ предисловіи редакція объявляетъ, что, какъ часто случаюсь съ этимъ замчательнымъ писателемъ, и въ этой стать встрчаемъ поразительно врныя мысли рядомъ съ самыми странными парадоксами. Затмъ редакція снабдила статью многочисленными примчаніями, въ которыхъ старается опровергнуть эти странные парадоксы.

Изъ опроверженій укажемъ на два особенно выдающіяся. Одно относится къ Вольтеру, другое къ Маколею.

Ренанъ упомянулъ о маломъ научномъ значеніи Вольтера. Объ этомъ маломъ значеніи читатели могутъ найти не мало свидтельствъ; объ немъ говоритъ даже Гейне, который, не смотря на все свое легкомысліе, невольно бросаетъ свои граціозныя кривлянья, свою иронію и напыщенность, какъ скоро дло зайдетъ о величіи нмецкой науки. Тутъ онъ почти искрененъ. Тмъ не мене, «Заграничный Встникъ» счелъ нужнымъ заступиться за Вольтера. Ренанъ говоритъ о Вольтер: онъ не понималъ ни Библіи, ни Гомера, ни греческаго искусства, ни древнихъ религій, ни христіанства, ни среднихъ вковъ. Въ области мысли онъ не многому можетъ научитъ. Онъ былъ вн традицій высшей; отъ него не вышло никакого дйствительно плодотворнаго ряда изысканій и трудовъ. Вольтеръ не образовалъ школу. Я вижу, что идетъ отъ Декарта, отъ Ньютона, отъ Канта, отъ Нибура, отъ Гумбольдтовъ; но не вижу ничего, что бы шло отъ Вольтера.

Приговоръ тяжелый, и притомъ отличающійся тою тонкой отчетливостію, которой такъ много у Ренана. Что же возражаетъ противъ него «Заграничный Встникъ»? Для того, чтобы опровергнуть Ренана, слдовало бы доказать, напримръ, что Вольтеръ образовалъ школу, что отъ него идетъ рядъ трудовъ и изысканій, или же то, что онъ понималъ или Библію, или греческое искусство, или древнія религіи, или христіанство, или средніе вка. Иначе, что же это за историкъ? Но «Заграничный Встникъ» и не думаетъ объ этомъ и, слдовательно, оставляетъ въ полной сил обвиненіе Ренана. А возражаетъ онъ такъ: