Рыльский Максим Фаддеевич
Шрифт:
10
В Удельном ведомстве, мне помнится, служил Андреев дядюшка. В Романовке бывая, Он сельский борщ хвалил и по селу ходил, На местных молодиц взгляд масленый кидая, — А в Киеве живя, отец и мать бранил, Родителей своих усердно избегая: Они-де мужики, простой народ они, Невесты из-за них не сыщешь в наши дни! 11
Покорно вас прошу понять меня как надо: И зоркий взгляд порой не сразу разберет, Что выйдет из мальца. Ему семейство радо — Такой он шустренький, а смотришь — подрастет Отца и матери возлюбленное чадо, — Лишь кормится да спит. И всё ж наоборот Порою может быть. Здесь дело очень тонко. Вы помните рассказ про гадкого утенка? 12
Какое множество погибло лебедят В болотном мороке, во мгле былой России! Они рвались в простор из-за семи оград, Им снилось: вдалеке горят огни живые! Таким вот был Степан, двоюродный мой брат. Отцу он подавал надежды неплохие, — На сына своего надеялся весьма Брат матери моей, мой дядюшка Кузьма. 13
Мой брат двоюродный не мог работать в поле, — На ногу правую он с детства припадал. Учился ж как никто в церковной нашей школе И в Александровском [137] (Кузьма его отдал Учиться ремеслу). И жил он на Подоле. Знакомства тайные, как видно, завязал. Вернулся он домой партийным... (По секрету С восторгом сообщил Ясько мне новость эту.) 137
Александровское ремесленное училище в Киеве на Подоле.
14
Японская война передо мной встает В туманной пелене, и пятый год в тумане. Тогда словам иным мы начинали счет: «Собранье», «стачка», «шпик», «штрейкбрехеры», «восстанье». Забросив ремесло, Степан исчез в тот год, И слухи лишь одни ходили о Степане, Что, дескать, наш Степан под стражу заключен И вечный двигатель в тюрьме придумал он. 15
Я помню, про него вся волость говорила, Что был бы инженер прекрасный из него, И мудрецы, твердя: «Не тратьте, куме, силы», Качали головой: «Что значит баловство! Беда с такими вот!» — «Мне лучше б лечь в могилу, — Кузьма говаривал, хватив того-сего,— Чем сына потерять, разумника такого!» И больше про него я не слыхал ни слова. 16
Да где и услыхать! Скажу я про Яська. Клин журавлей летит, осенние затоны Синее с каждым днем, всё холодней река, Береза в золоте, а дуб еще зеленый, А паутины нить уж до чего тонка! И осень русая глядит, как мы, гулёны, Взяв Какваса с собой, я и Ясько — вдвоем, Два гордых лучника, «охотиться» идем. 17
Свистят и клыкают — о, звук животворящий! — В кустарнике дрозды; а вся земля в шелках; Пестреют пятна рощ, а воздух — меда слаще. О, как серьезно лук сжимали мы в руках, И разговор какой вели мы настоящий. Таинственную дичь вдруг высмотрев в кустах (Дичь эту вальдшнепом германцы окрестили), Пускали стрелы мы — они безвредны были! 18
И с куропатками встречался наш отряд, И делал стойку пес, наш Каквас, вот ей-богу, Да не было ружья! Ах, почему мой брат — Иван — не верит нам! Он, впрочем, понемногу Еще охотился на крыжней и чирят, И, с ним идя в поход, как били мы тревогу, Как в воздухе звенел рассказ проворный наш О месте том, где дичь сама летит в ягдташ! 19
Давно я поседел, но с этим чувством сладу Теперь, как в детстве, нет, и славлю каждый раз Лесов глубокий шум и влажную прохладу, Росинки на сучке блистающий алмаз, Рассвета сизого разумную усладу, В сплетениях ветвей звериный древний лаз, — И сердце вновь и вновь, как в детстве, замирает, Лишь вальдшнеп из куста прямой свечой взлетает! 20
О друг мой, человек, весь преданный земле, Весь у земных забот в неодолимой власти! Для нас с тобой поля в осеннем хрустале, И паводок весны, и на алмазном насте Красавцы снегири, и книги на столе, И смелых мыслей взлет, и полный кубок страсти, И дружбы радостный и радужный стакан, И марта яркий блеск, и сентября туман! 21
Нет, разве не для нас всё, чем мы овладели, Что пот наш оросил и освятила кровь? Улыбку матери забыть ли, в самом деле, В сердцах угаснет ли когда-нибудь любовь? И разве стаи все над миром пролетели, Все муки отцвели и зорь не будет вновь? Весна отмоет кровь, пройдет зимы угроза, И расцветет земля, как молодая роза! 22
Свое минувшее припомнивши не раз, Припоминая вновь младенческие годы, Я понял хорошо, — с Яськом сроднили нас Одни стремления и светлый мир природы. Взяв семечек и груш набравши про запас, Мы шли с приятелем в далекие походы, А третьим Каквас был, и всем казался трем Наш садик — пущею, скворец же — глухарем. 23
Всю жизнь свою играть куда как люди падки: Играют юноши, играют старики! Мы знали: не убить из лука куропатки, А всё ж охотились — отменные стрелки! Бывает кое с кем: между бровями складки, Морщины на лице, и в серебре виски, А детскую стрелу опять пускать готов он, Подобно нам с Яськом, искусством зачарован. 24
Действительности нам, случается, милей Иные вымыслы, любимые до боли, И мы спешим туда, откуда нет путей: Гекуба скорбная нас привлекает боле, Чем мир да тишина отнюдь не ярких дней, И гибнем мы, друзья, порой не оттого ли, Но иногда придет, в веках благословен, И Саксаганский наш или француз Коклен. 25
Как нас манил к себе весь мир многоголосый Смешеньем красок всех и запахов густых! Любили мы смотреть, как издалёка осы (Знакомые у нас бывали между них) Солидно, не спеша летят через покосы Иль совещаются о всех делах своих, А луч, жилища ос залив веселым светом, Первоприсутствует на совещанье этом.