Рыльский Максим Фаддеевич
Шрифт:
26
И было всё полно невиданных чудес, Всё было создано, казалось, только ныне! Вот ястреб на птенца свергается с небес, Вот дождь мальков бежит по речке темно-синей, Овсом серебряным рассеялся, исчез,— И щука плавает одна в речной ледыни, Вот заяц — словно тень, во мгле вечерней он Крадется, клевером кудрявым привлечен. 27
Все звуки в тишине, весь трепет, все движенья. Весь мир — таинствен и загадочен, хоть прост. Мне только б слушать птиц, мне б наблюдать паренье Их перелетное и трав весенних рост… «Охотиться» зовет Ясько. От нетерпенья Бежим мы по мосту, — дрожит под нами мост… Ясько в могиле спит, я поседел, лысею, Но как расстаться мне с романтикой моею! 28
Зима. Колодец. Стук обмерзлого ведра. И женщин голоса, и крики ребятишек, И галки поздней крик, — вечерняя пора. А снег валит, валит, — везде его излишек. Уже в снежки играть собралась детвора. Ясько — всем атаман. Горят сердца мальчишек. Я слышу… Господи! Невдалеке от хат К нам куропаточки проворные летят! 29
И вмиг забыто всё… Не говоря ребятам, Мы покидаем их, за клунею ползем. За нами чистый снег лежит ковром примятым (Уже немало вьюг промчалось над селом!), Но Курта черт принес, он лает, и куда там — За хвост поймаешь дичь с таким дурацким псом! Не удалось, увы, увидеть и того нам, Как стайка поднялась, наполнив сердце звоном. 30
И до сих пор тот звон в моих ушах стоит. Но как не рассказать, от счастья замирая, Что сердца колокол от птичьих крыл звенит, Когда на жар зари летит над снегом стая? Не может быть наш пыл охотничий забыт, И крыша ветхая соседского сарая, Где воробьев с Яськом ловили мы вдвоем… Чем память занята — несчастным воробьем! 31
Благодарю тебя, Ясько, я, как умею, За игры детские (их вижу и во сне!). Ты умер молодым — и смертью не своею,— Хоть от военных рук, но все ж не на войне. Товарищ твой, солдат, с винтовкою затеяв Перед тобой играть (так рассказали мне), Шутя, прицелился в Ольшевского Ивана — И пуля, как всегда, ударила — нежданна. 32
Восьмой кончая класс, я почитал за честь Во всем небрежным быть. И, даже не заплакав, О гибели Яська спокойно принял весть. Земляк мой замолчал, о смерти покалякав… И вдруг мне вспомнились, а почему — бог весть! — Наш садик, деревцо. Под ним старик Аксаков Открылся нам с Яськом в простой душе своей… Был предосенний день — один из лучших дней. 33
В то лето самое Ясько у нас в именье Был пастушонком. С ним мы стерегли телят. Я — пастбищ неофит — пьянел от наслажденья. Сам Стенли в Африке, я думаю, навряд Так много пережил. И вот — грехопаденье. Арбузы ели мы, забыв, что это яд. Ведь был холерный год, нам запретила мама И помышлять о них! Припомните Адама. 34
У Гершки Медника приобретя арбуз, Мы с ним бежали в сад, и нас листва скрывала. Казался овощ тот божественным на вкус. Мы чавкали вовсю, а эхо помогало! Был этой тайною наш закреплен союз. Как детство описать в одной странице малой? Как оживить струну, замолкшую давно? Зачем всё прошлое — мгновение одно? 35
С былым восторгом мне под грушею корявой Аксакова уже, наверно, не читать. А есть ли груша та? Уж мне не есть лукаво Запретного плода, чтобы не знала мать. Уже вечерний свет над зимнею дубравой, Но в сердце, черт возьми, всех весен благодать! Покамест греет кровь и жарки строки в песнях, Читатель молодой, — поэт тебе ровесник! 36
Ты ходишь по земле неопытной стопой. Позволь благословить твои пути-дороги! Дыши и радуйся, — ведь молодость с тобой, Не избегай борьбы и не беги тревоги. Лети всегда вперед, как ветер молодой, Твои пусть никогда не тяжелеют ноги. Запомни, юноша: движение и крик Бессмертны, хоть живут они короткий миг. 37
Об этом я пишу, а тучи над страною [138] . Не лучше ль в ясный день о прошлом рассказать? Не всю еще напасть железною метлою Мы вымели с земли, — еще рыдает мать И, стиснув зубы, брат кремнистою тропою Идет и падает, чтобы, упавши, встать, Еще нам смерть грозит, и угрожают беды, И камни ранят нас, но путь наш — путь победы! 138
Поэма начата в 1941 году, под осень.
38
Так! Правда будет жить! И это — наша цель! Вновь расцветет страна, и радость будет снова, Но боли не забыть нам в несколько недель, И может быть, мое сейчас некстати слово, Некстати, может быть, воспоминаний хмель Пытаюсь я вплести в страны венок терновый, Не оскорбительно ль мои стихи звучат, Когда война и месть ударили в набат? 39
Пусть мать поверит мне, пусть мне поверят дети, — Любя грядущее, которое для нас Сверкает звездами сквозь ночи лихолетий, О прошлых временах я свой веду рассказ. Нет, не одни цветы срывал я в годы эти, — Мне видеть довелось и страшное не раз, И скажет мастер-внук и внучка-мастерица: «Всё это было так, но это будто снится!» ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Денис с Кузьмою раз (была зима тогда), По чарке выпивши (частенько выпивали!), Беседу завели. Стояли холода, А добрые друзья о лете толковали, О том, как может жить кукушка без гнезда И как от черепах рыбешки убегали, — И утверждал Кузьма, что знает без наук, В какое время дня обедает паук. 2
А молчаливый сад в уборе был нарядном. Деревья в инее сияли за окном, И поле белое таким казалось ладным, Плыл розоватый дым над голубым селом. Мир представлялся мне пособием наглядным, Он был куда как прост, хоть тайны были в нем, Хоть удивлялся я Денисовым системам И формулам Кузьмы — беседе Фабра с Бремом.