Рыльский Максим Фаддеевич
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Я помню — был сентябрь. Прозрачный, теплый — он Казался мягким мне, созревшим виноградом. Окутывала ночь задумчивый балкон. Как будто женский хор, звеневший где-то рядом, Весь Киев предо мной сиял в огнях, и сон Бежал от глаз моих. Я ненасытным взглядом Глядел, окно раскрыв и свесясь из него, Какое деется на свете волшебство. 2
Он на балконе был, волшебник — сам Микола Витальевич. Сидел у мирного стола, И седина его, в сиянье ореола Прекрасной старости, всей свежестью цвела! Рождалась музыка. Она не поборола Покамест немоты и только в нем росла, На нотный белый лист свои значки роняя, Чтоб вскоре зазвучать, сердцами потрясая. 3
Он головою в такт мелодии кивал (Что было у него типичною чертою). Наверно, перед ним далекий сон вставал: Хмель на жердях, село он видел пред собою, В кругу кудрявых верб пруд перед ним сиял, Дивчат и парубков он видел, — и рекою Рябины терпкий дух, когда-то столь родной, В согласье с песней тек вдоль улицы ночной. 4
О композиторе ходили анекдоты, И доводилось мне не раз о том слыхать, Как прибыл он в село однажды для работы — Какой-то вариант занятный записать, И, чемодан раскрыв (прочь мелкие заботы!), Все вещи выкинул и начал наполнять Подарками полей свой чемодан дорожный: Цветами разными, травою всевозможной. 5
Я, класса третьего прилежный гимназист, Жил у него тогда. Без памяти буквально В него я был влюблен, на белый глядя лист, Где музыка в тиши рождалась триумфально, И лист, который был еще недавно чист, Считал магическим. Как мальчик, беспечально Потягиваясь, встал квартиродатель мой [141] И вышел в комнаты. Ловил я звук любой. 141
Лысенко жил на Мариинско-Благовещенской (ныне Саксаганского) улице, а мы с братом квартировали у него.
6
Квартира вся спала (мой брат Иван со мною Жил в Киеве тогда. В ту зиму он кончал Здесь университет). Над книгою большою, В которой Митюков студентам излагал Законы римские, брат спал. А за стеною Творенье новое свое артист играл Тихонько, для себя. А я, подобно вору, Тайком, на цыпочках скользил по коридору. 7
То были радости самой весны нежней, Благоуханнее, чем дух земли согретой, Оттаявшей в те дни, когда мильон путей Пред каждым есть, хотя одна дорога к свету. Ах, эти дни, когда душа травы пьяней От ветра легкого, когда с душою этой Весь мир готов расцвесть!.. Я б, не жалея строк, Об этом рассказать и по-другому смог. 8
Я с приглашением на свадьбу мог бы ныне Ту музыку сравнить — с тем мигом золотым, Когда жених идет с возлюбленной княгиней Своей к венцу, и все дают дорогу им С хвалебным шепотом… Но по другой причине Дал волю музыкант способностям своим, — В честь клуба создал марш… Читатель, без сомненья, Потребуете вы тотчас же разъясненья! 9
Когда еще стоял трухлявый царский дуб И всюду старый строй лез со своим копытом, — Тогда не так легко открыть бывало клуб, Украинский к тому ж: был случай знаменитым, Достойным всяческих фанфар и прочих труб, Звенящих серебром над повседневным бытом, — И Лысенко сложил соклубникам привет, А первым слушал марш непризнанный поэт. 10
Я с самых ранних лет привык марать бумагу И всё не отучусь — пишу который год! И не одни стишки, — найдя в себе отвагу, Трактаты писывал и драмы стихоплет… Герой одной из них попался в передрягу — Он метился в свинью, что взрыла огород, А палкой наповал убил родного брата, Твердя, что темнота в том наша виновата. 11
Герб гимназический с фуражки сняв своей, Я тоже посещал тот клуб в былые годы. Не карты, не вино туда влекли гостей, — Сходилися туда поэты, счетоводы, И спор они вели, всех споров горячей (Друзья, мы спорщики, как видно, от природы),— Есть слово ли у нас такое — позаяк? И аргумент звучал: никто не скажет так! 12
И просвитянства там встречалося немало, И дух «Гречаников» [142] цвел слишком пышно там. Иная голова, однако, понимала, Что можно день прожить без этой песни нам. Да вот репертуар (его всегда хватало!) Всё ж труден иногда и нашим мастакам… Там Лысенко бывал, и в том же самом зале Порой творения Бетховена звучали. 13
Бывало много там и желто-голубых, Покрывших свой народ впоследствии позором,— В земле далекой гнить уделом стало их, А слово доброе прошло оралом спорым От края ближнего и до веков иных, По всем родным полям, по всем родным просторам, Вспахали почву нам Тарас, Сковорода, И светит нам, живым, — бессмертная звезда! 142
«Гречаники» — песня, весьма популярная в описываемое автором время, но не лишенная пошловатости.
14
Гремел там грозный бас Цесевича Платона, Сердца «Посланием» Садовский потрясал… Когда ж закрыли клуб блюстители закона, Микола Лысенко нежданно вдруг завял… [143] Но всё же удалось преодолеть препоны, И клуб украинский опять работать стал Под мудрой вывеской: «Семья» — «Родина» (или По-русски — «Родина»), — его и разрешили [144] . 143
После смерти Лысенка высказывали мысль, что закрытие украинского клуба усилило его сердечную болезнь и в конце концов привело к тому, что нить его жизни оборвалась.
144
В самом деле, назвав клуб «Родина» (т. е. по-украински — семья, род), что на русском языке читалось как «Родина» (отечество, отчизна), украинская общественность в Киеве добилась нового открытия своего клуба. Царские чиновники бывали не очень сообразительны.