Рыльский Максим Фаддеевич
Шрифт:
15
Я был мечтателем. «Мечты» — плохое слово! Оно затрепано. Как жизнь в него вдохнуть? А трудно без него. Едва вздремну — готово: Вода передо мной течет в далекий путь; В далеком далеке ни облачка седого; Зеленоватый линь сквозь голубую муть Чешуйкою блеснет. Удилище сжимаю Рукой дрожащею… секунда — и поймаю! 16
Мечты! Мечты! О чем я только не мечтал, Я в детстве о каком не думал только деле! Решив стать столяром, тесал я и строгал У дядюшки Кузьмы, а годы подоспели — Летательный снаряд с Яськом изготовлял (О, добрых братьев Райт старинные модели!), Качаясь на ветвях, я полагал — вот-вот Взовьется в небеса мой гибкий самолет. 17
С такой фантазией, богатой бесконечно, Бежать в Америку нам было ни к чему. Сидим с Яськом. «А ну, брат Ягуар, конечно, С тобою лассо! — так я говорю ему, Яську. — Подай его!» И вот мустанг беспечно Пасется меж саванн; к мустангу самому — Совиное Крыло — лечу ветров быстрее, И звонкое лассо уже на конской шее. 18
Я верен удочке, от доброго ружья Вовек не отрекусь, хотя другие страсти Не раз владели мной, любезные друзья! — У ягод и цветов бывал я в милой власти. Хоть окулировать [145] не выучился я, Зато копал, сажал и был силён по части Подвязывания. На склоне лет ко мне Вернулась эта страсть в поселке Ирпене. 145
Окулировать — делать прививку «глазком», т. е. посредством почки культурного растения.
19
Теперь там Фриц иль Ганс, а то и наш иуда — Предатель староста, фашистский временщик, И письма милые, как червь, грызет — паскуда, И точит — негодяй — страницы милых книг. Забрался в ягодник, пред ним клубника — чудо, Такой не видел он, хоть к чудесам привык!.. Но скоро и костей мы не отыщем фрица [146] . Прошу мне разрешить к клубнике возвратиться. 20
146
Писались эти строки в страшную пору фашистского владычества на Украине. Теперь, в дни освобождения нашей земли, выяснилось, что в ирпенском домике помещалась полиция.
21
Не мусульманин я, но чтил я Магомета. Рабочий стол его я описать бы смог, Не пропустив на нем ни одного предмета: Секатор здесь, а там сухих цветов пучок, Вот письма собраны Мичурина, а это Сам Дарвин между книг. Но яблок пряный сок, Но розы красные, что как огонь пылают, Мне более всего о нем напоминают. 22
Так вот, я в Ирпене, дав повод для острот Миколе Бажану (он говорил: «Какая У вас фантазия! Боюсь, ваш огород, Максим Фаддеевич, — мечта, притом… пустая!»), Клубнику сквирскую (шел сорок первый год) На грядки высадил, болтая, напевая… И первый урожай моих ирпенских гряд (Уж началась война) был сказочно богат! 23
С проклятым недругом свой счет у нас особый — Будь прокляты его кормилица и мать! Всё, чем дышали мы, враги в порыве злобы Пытались осквернить и ядом напитать… Но веры в наш народ, я знаю, не смогло бы Ничто меня лишить, и сладко мне сказать, Хотя, признаюсь вам, и страшно мне открыться,— В великом подвиге есть и моя частица! 24
Средь увлечений всех, оставленных давно И не оставленных, и главных и не главных, О музыке забыть мне было бы грешно: Всегда я был в числе поклонников исправных Искусства музыки, и все права оно Имеет на меня, себе не зная равных! Я говор струн люблю, и был всегда мне люб Затрепетавший звук прозрачно-ясных труб. 25
Живя у Лысенка, новейшего Бояна (Из львовской взят «Зорі» подобный титул мной), Буквально я пьянел от звуков фортепьяно И на цимбалах сам наигрывал порой — Я в дар их получил от самого Ивана — Не лишь «Ой на горі» иль «Казачок» простой, — Свое играл и был счастливей всех на свете. (Он за двугривенный купил цимбалы эти.) 26
Убогий инструмент он как-то приглядел На чердаке одном, в жилище юрких мышек, И тотчас же купил… Спец музыкальных дел, Когда-то в Киеве известный Ииндржишек Цимбалы на чердак скорей вернуть велел,— В нем, видно, гордости чрезмерной был излишек. Так воин, слышавший «катюш» новейших звук, Глядит презрительно на самодельный лук. 27
Однако сторожем на киевском вокзале Работал цимбалист — наш музыкант, земляк, «По-благородному» его Базилем звали… Базиль цимбалы те наладил кое-как, И струны весело и громко зазвучали, И брат вызванивал кадриль иль краковяк, — Так ожил инструмент, и радостен и звонок, Троистой музыки, покойницы, ребенок. 28
Читатель, помните: в «Тадеуше» своем Мицкевич рассказал о цимбалисте старом? Из струн он извлекал и тихий плач и гром, Два молоточка в пляс пускаючи недаром. И замирали все в почтении немом,— Всех Янкель увлекал своим волшебным даром, И музыка его для всех времен гремит… Я тоже цимбалист, но я не знаменит. 29
Подслушал раз меня Витальевич Микола (Свой собственный я вальс однажды сочинял, И Лысенко вошел…). Он арфою Эола — Не знаю, в похвалу ль — мой инструмент назвал. Однако нечего бояться правды голой: Цимбалы меньше прав имеют, я б сказал, Там, где вздымаются органы и рояли,— Диковинное в том найдете вы едва ли…