— Мишель, теб, дйствительно, недурно бы създить за границу, ты засидишься здсь въ глуши, — говорила однажды тетка Задонскому, зашедшему къ ней въ кабинетъ.

— Мн здсь не скучно, — возразилъ Михаилъ Александровичъ.

— Ну, скучно-то — скучно. Я сама соскучилась бы здсь безъ дла… Но твои обстоятельства, кажется, немного разстроены? Можетъ-быть, это причина…

— Да, мои денежныя средства находятся не въ блестящемъ положеніи.

Графини вздохнула.

— Ты весь въ мать и дядю Алекся… Я ихъ не обвиняю… Теперь поздно обвинять ихъ; мы можемъ только молиться за прощеніе ихъ ошибокъ… Но я не могу не замтить, что они также запутали безъ всякаго смысла свои дла… И до чего ихъ довели стсненныя обстоятельства?.. Не сыну стану я напоминать, какъ кончила свою жизнь его матъ, — но возьмемъ дядю Алекся. Онъ домоталъ въ Париж послднія деньги, чуть не попалъ за долги въ тюрьму; долженъ былъ прибгнуть къ милостын — да, иначе я не могу назвать сбора, сдланнаго въ его пользу русскими, проживавшими въ Париж,- потомъ онъ скитался по свту съ какой-то женщиной. Что это было — я не знаю; но, во всякомъ случа, это было даже и не увлеченіе, а что-то позорное: онъ былъ безъ денегъ, она была стара. Я знаю, какъ страшно было его положеніе, какъ его грызла тоска, какъ ему хотлось выпутаться изъ опутавшихъ его стей… И гд онъ нашелъ спасеніе? Іезуиты, видя его умъ, его знанія, его ловкость, вырвали его душу изъ одной пропасти, чтобы погрузить его въ еще боле страшную бездну. Они общали ему много и здсь, и въ будущемъ; онъ давно мучительно рвался къ чему-нибудь новому, хотлъ сразу покончить со всмъ прошлымъ, и вотъ онъ сталъ католикомъ, іезуитомъ, врагомъ нашей церкви, нашей родины…

Графиня замолчала въ скорбномъ раздумьи о судьб брата Алекся, наклонивъ голову на руки. Черезъ минуту она заговорила снова:

— Да, человку нуженъ трудъ, нужна серьезная дятельность на пользу ближнихъ… Деньги должны быть только средствомъ къ этой дятельности… Иначе он одно изъ самыхъ страшныхъ золъ… Нельзя врне погубить человка, какъ сдлавъ его богатымъ и не пріучить къ труду… Въ этомъ наказаніе богачей. За временныя блага они продали свою душу… Боже мой, какъ вс эти истины врно и давно высказаны въ святомъ писаніи и какъ мало обращаютъ на нихъ вниманія эти умные безумцы — люди! — графиня снова задумалась о священномъ писаніи и о людяхъ. — Надо намъ будетъ выбрать свободное время и обсудить вопросъ о твоемъ будущемъ, — продолжала она черезъ минуту. — Кстати, ты слышалъ, мн совтуютъ хать на зиму въ Ниццу, или, во крайней мр, въ Швейцарію?

— Да, — отвтилъ Задонскій, почтительно слушая тетку.

— Я не похала бы. Ты знаешь, какъ я любилю нашу святую Москву, наше мирное Приволье, нашъ бдный, добрый народъ. Но, Боже мой, наша зима такъ убійственно дйствуетъ на меня, и докторъ опасается, что я не легко перенесу ее и, можетъ-быть, окончательно убью себя, если не подкрплюсь нынче за границей.

Графиня нахмурила брови и помолчала.

— Если бы а знала наврное, что все обойдется безъ серьезныхъ послдствій, что опасность не большая, то, конечно, я не похала бы. Но вдь можетъ случиться, что и дйствительно эта зима убьетъ меня. Что-жъ, это будетъ просто самоубійство, если я откажусь предупредить опасность во-время и умру… Грхъ не заботиться о ближнихъ, но грхъ забывать и свою жизнь, играть съ нею… Тмъ боле мн нужно дорожить собою, что я надюсь еще принести посильную пользу ближнимъ…

Эти смиренные, христіанскіе взгляды на свою жизнь, посвященную служенію ближнимъ, уже три раза принуждали несчастную женщину ршаться на дорогостоящія поздки за границу. При ея любви къ родин, это было, дйствительно, тяжело для нея, и не вознаграждало ее даже то положеніе, въ которомъ она стояла за границей въ сред русскихъ «ниццардовъ». Тамъ она пользовалась почетомъ, какъ самая богатая, умнйшая и нравственнйшая русская женщина; около нея собирался кружокъ отставныхъ знаменитостей, хлопотавшихъ о постройк за границею русскихъ церквей; руссофиловъ, толковавшихъ о народности, замышлявшихъ подавить въ Россіи западничество, составлявшихъ планы различныхъ миссіонерскихъ обществъ для борьбы съ католическими миссіонерами. Графиня становилась во глав ихъ, длала сборы въ пользу промотавшихся заграницей личностей, давала этимъ личностямъ высоконравственныя наставленія, даже устраивала русскія литературныя чтенія, на которыхъ, собравъ съ постителей десяти- и двадцати-франковыя монеты, могла хозяйничать, какъ ей угодно, и говорить при всемъ обществ которому-нибудь изъ чтецовъ: «Ну, довольно, довольно, вы устали. Мы будемъ вамъ благодарны, если вы намъ прочтете теперь одно изъ ненапечатанныхъ стихотвореній графа Тугоуховскаго». Чтецъ прекращалъ начатое чтеніе и принимался за декламированіе ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго — этого колкаго остряка былыхъ временъ, сердитаго за свою старость, порицателя всего молодого, грубаго обличителя современной Россіи, выражавшаго въ топорныхъ стихахъ, поддлываясь подъ мужицкую рчь, идеи крайняго обскурантизма. Посл чтенія ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго, графиня вставала, любезно благодарила чтеца и удалялась, а люди, заплатившіе за свои мста, съ почтеніемъ уступали ей дорогу, и потомъ, такъ какъ чтеніе боле не продолжалось, также расходились, можетъ-быть, жаля, что заплатили даромъ деньги… Впрочемъ, за эти деньги они имли счастіе посидть въ одной комнат съ графиней… Но даже этотъ почетъ и уваженіе, конечно, не могли вознаградить графиню за разлуку съ милой для нея родиною.

— Я додумаю, можетъ-быть, мы подемъ вмст,- заговорила снова графиня, обращаясь жъ племяннику. — Теб тоже будетъ полезна эта поздка. Ты посмотришь на истинно-русскихъ людей, которымъ, при современномъ настроеніи нашего общества, не даютъ у насъ мста; ты серьезне взглянешь на свои обязанности и, кром того, разсешься… Да! кстати, я хотла теб сказать насчетъ Лизы…

Задонскій весь превратился въ слухъ.

— Держи, пожалуйста, себя подальше отъ нея. Я знаю: васъ связываютъ воспоминанія дтства, вы все еще смотрите другъ на друга какъ дти, но она теперь въ такихъ лтахъ, что можетъ увлечься…

Михаилъ Александровичъ закусилъ губу и, сдлавъ усиліе надъ собой, шутливо замтилъ:

— Что же тутъ страшнаго, если увлечется? Она и сама можетъ вызвать увлеченіе.

Графиня строго посмотрла на племянника.

— Такими вещами не шутятъ! Увлеченіе, любовь должны имть послдствіями женитьбу. А я надюсь, что ты понимаешь невозможность своего брака съ ней.

— Отчего же?

— Пожалуйста, оставимъ этотъ разговоръ, — серьезно произнесла тетка. — Ты знаешь, что есть предметы, о которыхъ я или не говорю совсмъ, или говорю съ благоговніемъ. Играть святыней я не привыкла и не умю.

Графиня стала раскладывать на стол письменныя принадлежности и дружески кивнула головой племяннику.

— Извини, дружокъ, мн надо написать нсколько писемъ, — ласково сказала она и занялась своей безконечной перепиской.

Михаилъ Александровичъ понялъ, что оставаться въ кабинет тетки было невозможно и не зачмъ. Онъ вышелъ отъ нея въ смущеніи и тревог. Передъ нимъ была дв дорога: пойдешь по одной — разсердишь тетку, останешься чуть не нищимъ, будешь принужденъ жениться на нищей и попадешь за долги въ долговое отдленіе; пойдешь по другой — угодишь тетк, заплатишь долги и вольный, какъ птица, обманувъ бдную двушку, съ комфортомъ проживешь нсколько мсяцевъ среди блестящаго общества за границей. Задонскій не могъ ршиться ни на то, ни на другое, а между тмъ выбрать третью дорогу было не только трудно, но почти невозможно. Впервые онъ началъ мысленно проклинать и свое знакомство съ Лизой, и свое увлеченіе ею. «А что тутъ станешь длать съ своею натурою, если не можешь пройти мимо подобнаго цвтка?» съ досадой топнулъ онъ ногою.

Раздраженный, прохавшись верхомъ, онъ пришелъ въ комнату, гд сидла Лиза за роялемъ, и въ разсянности не отвтилъ на ея вопросъ: гд онъ былъ? Лиза удивилась этому молчанію и взглянула на Задонскаго; онъ угрюмо ходилъ по комнат, съ досадой похлопывая себя хлыстомъ ко ног.

— Что съ тобой? — спросила она.

— Ничего! — раздражительно отвтилъ Задонскій. — Тетка сдлала намекъ, что ей было бы непріятно, если бы мы сблизились другъ съ другомъ.

— Ну, и Богъ съ ней! вдь мы ее въ долю не примемъ, — засмялась Лизавета Николаевна.