Суета поднялась въ уборной:

— Мы сейчасъ готовы!..

— Я нтъ, я нтъ, испуганно восклицалъ Маусъ, игравшій Гильденштерна, — не могу до сихъ поръ усовъ добиться!

— Сею минутой, сею минутой! чирикалъ, мечась какъ угорлый по комнат, Василій Тимоеевъ.

— «Прощай, прощай, прощай, и помни обо мн!» договаривалъ себ мелкою дробью изъ своей роли землемръ-Тнь облеченный въ панцырь и шлемъ, украшенный двумя по бокамъ его крылами, согласно рисункамъ Ретча, и съ пристегнутымъ къ задней сторон этого шлема сроватымъ плащемъ окутывавшимъ его всего.

— А король-то нашъ, лорды и господа, король нашъ какъ, великолпенъ!

Зяблинъ въ малиновомъ бархат и горнаста, съ брилліантами, ушитыми въ форм короны кругомъ шляпы подъ страусовыми перьями, въ цпи изъ изумрудныхъ кабошоновъ, на которой висла огромная алмазная съ изумрудами же звзда ордена Льва и Солнца, полученная когда-то княземъ Михайломъ Шастуновымъ въ Персіи (княгиня Аглая щедро снабдила всми этими драгоцнностями «vrai ami» на спектакль, сказавъ ему только «vous en aurez soin, n'est ce pas?») Зяблинъ, сіяющій, важный и молчаливый, выступалъ какъ на. пружинахъ въ своихъ королевскихъ башмакахъ.

— Браво, браво, superbe!..

— Va-а-а-а superba, va superba! заоралъ тутъ-же Шигаревъ изъ Семирамиды.

— Сыны волшебнаго искусства, возгласилъ Толя, подбгая къ столу, на которомъ стояло вино въ серебряныхъ холодильникахъ, — легкую выпивку предъ Гамлетомъ не учинить ли?

— Можно, можно…

— Для куражу-съ не мшаетъ, примолвилъ храбрый капитанъ Ранцевъ, котораго отъ волненія начинала бить лихорадка. — Не прикажете ли вамъ? наливая себ бокалъ шампанскаго обратился онъ къ Вальковскому.

Но «фанатикъ» не слушалъ; онъ весь поглощенъ былъ въ созерцаніе физіономіи Полонія, которую домалевывалъ Василій Тимоеевъ.

— Экая вдь придворная шельма, дйствительно, вышелъ! восклицалъ онъ восторженно.

— Елпидифоръ Павлычъ, просилъ подбгая Чижевскій, которому очень шелъ его синій съ золотомъ костюмъ, — ради Бога, не забудьте реплики въ нашей сцен: «тебя вдь ждутъ, что медлить»… А то вы приметесь каждый разъ обнимать меня…

— Разчувствуюсь — и забуду? Ужь не говорите! И толстякъ отчаянно махнулъ рукой;- ражъ ужь у меня такой! Поврите, такое со мной длается, будто въ самомъ дл съ роднымъ сыномъ разстаюсь, — плачу!.. А вы, Ростиславъ Михайлычъ, сдлайте божескую милость, ущипните меня тутъ хорошенько за локоть!..

— Ущипну непремнно! хохоталъ тотъ…

— Господа, донесъ вбгая опять режиссеръ, — публика отправилась въ залу!..

— Идемъ, идемъ!..

Все двинулось изъ уборной.

— Гамлетъ, крикнулъ Гундурову въ дверяхъ Толя Карнауховъ, мрачно насупивъ брови и ударяя рукой по своему, фіолетоваго цвта колету, — Гамлетъ, я вамъ глубоко завидую!

— Христе Боже, благослови! бормоталъ на ходу Полоній-исправникъ, несчетно крестя себя по животу…

Красивая, высокая, веселая, съ ея блестящею люстрой и расписнымъ плафономъ, зала театра сверху до низу горла огнями и была уже на половину полна. Городъ отстоялъ отъ Сицкаго не дале какъ верстъ на десять и, пользуясь дозволеніемъ Аглаи Константиновны, склонившейся на настоятельныя доказательства нашихъ актеровъ, «что чмъ боле зрителей, тмъ веселе играть,» все что имло только средства къ передвиженію прибыло оттуда на «представленіе» въ Сицкое. Уздное чиновничество съ женами и дочерьми, — иные съ десятилтними ребятами, — занимали вс задніе ряды креселъ, перешептываясь межь собой и то и дло оглядываясь на большую дверь противъ сцены, откуда съ боязливымъ нетерпніемъ ждался ими выходъ хозяйки и «всхъ этихъ ея аристократовъ.» Въ углу три учителя узднаго училища жадно вычитывали афишу спектакля, усердно отирая платками свои страшно вспотвшіе лбы; они пришли пшкомъ изъ города со своимъ смотрителемъ. Это былъ невысокаго роста человкъ лтъ пятидесяти, казавшійся старе своихъ лтъ по глубокимъ морщинистымъ складкамъ бороздившимъ его круглое широкое лицо подъ ворохомъ густыхъ и всклоченныхъ сдыхъ волосъ, и гораздо моложе ихъ по совершенно юношескому блеску большихъ, открытыхъ, необычайно свтлыхъ, и благодушныхъ какихъ-то глазъ. Онъ стоялъ самъ посреди небольшой группы молоденькихъ офицеровъ артиллерійской бригады, штабъ которой находился въ город, и толковалъ имъ, сіяя этими своими большими юношескими глазами, «означеніи Гамлета въ исторіи человческаго творчества.» Самъ онъ уже дв недли готовился «къ торжеству,» перечтя раза три сряду строку за строкой имвшагося у него въ перевод Вронченко Гамлета и все что могъ онъ найти о немъ въ пыльномъ хлам давно забытыхъ студенческихъ тетрадокъ и старыхъ журналовъ, что громоздились по окнамъ и угламъ его холостой, безпорядочной, насквозь прокуренной Жукова табакомъ квартиры…

— Вдь это событіе, господа, событіе, говорилъ онъ, потирая себ весело руки, и громко смясь отъ предвкушавшагося имъ наслажденія, — Гамлетъ исполняемый образованными людьми, — образованными, господа, не забудьте, которымъ слдовательно каждое слово его должно быть понятно и дорого. Дорого, да-съ, это именно соотвтствующее здсь выраженіе, ибо въ Шекспир, какъ въ Гомер, какъ въ Библіи, каждое слово лучъ солнца, въ каждомъ море свта и міръ мысли господа!..

Артиллеристы сосредоточенно, съ опущенными головами, внимали ему, занятые впрочемъ не столько моремъ свта Шекспира, сколько тмъ что ихъ батарейный командиръ, находившійся въ числ гостей и обдавшій въ Сицкомъ, долженъ былъ представить ихъ тутъ, въ зал театра, хозяевамъ дома, и какъ бы поэтому «держать имъ себя такъ чтобы показаться не хуже какого-нибудь пустаго графа или князя».

Музыканты сидли уже вс въ оркестр у пульпетовъ, съ разложенными на нихъ нотами своихъ партій. Эрлангеръ, позвывая и усмхаясь тонкими губами, лниво переговаривался съ первою скрипкой, обернувшись къ ней въ полъоборота со своего дирижерскаго мста.

Въ воздух струился крпкій запахъ только-что прокуренныхъ слугами духовъ.

— Пш, пш… донеслось изъ глубины залы…

Все разомъ въ ней обернулось на входныя двери

Витторіо махалъ оттуда дирижеру блымъ платкомъ.

Музыканты ухватились за свои инструменты. Эрлангеръ поднялся, окинулъ глазами оркестръ, медленно приподнялъ палочку надъ своею чистенькою, гладко подчесанною головой…