Маркевич Болеслав Михайлович
Шрифт:
Тяжесть бархатнаго шлейфа, который вмсто того чтобы взять его на руку она тянула за собою по корридору, безпрестанно оборачиваясь на него съ ребяческимъ наслажденіемъ, замедляля ея шаги. Ея подруги строились уже на сцен когда она еще подходила къ обитой ковромъ лсенк, которая вела за кулисы.
Она подобрала свой хвостъ, и обремененная имъ, медленно и неловко ворочаясь, стала взбираться по довольно крутымъ ступенькамъ…
Кто-то сверху протянулъ ей руку въ блой перчатк.
Она не глядя уцпилась за нее, и поднялась.
— Merci! сказала она машинально, машинально подняла вки
Предъ нею стоялъ Ашанинъ, сіяя страстнымъ огнемъ устремленныхъ на нее глазъ, и красивый какъ молодый богъ.
Такимъ показался онъ ей въ этихъ яркихъ цвтахъ, подъ этою мантіей, этими складками необычной, фантастической одежды… Это было что-то внезапное, непредвиднное и волшебное, чему она противустоять была не въ силахъ.
— Ахъ, какъ вы хороши! воскликнула она, всплеснувъ руками, и восторженно глядя ему въ лицо.
— Что ты со мной длаешь! едва могъ его языкъ проговорить въ свою очередь, — его била лихорадка… — Что ты со мной длаешь! сказалъ онъ еще разъ, наклоняясь къ самому ея лицу, и жаднымъ движеніемъ ухватывая ея руку…
— Ольга Елпидифоровна, пожалуйте скоре, пожалуйте летлъ къ ней съ этимъ крикомъ на встрчу режиссеръ, чуть не сбивъ съ ногъ ламповщика попавшагося ему на встрчу.
Она вырвалась, и побжала на сцену…
Гундуровъ тмъ временемъ, все съ тмъ же нервнымъ помаргиваніемъ вкъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица, разгуливалъ по оставленному для него, свободному пространству сцены. Такъ же тоскливо было у него на душ, но эта тоска какъ бы все выше и выше подымалась теперь, выливаясь изъ рамокъ его личныхъ ощущеній. Она какъ бы владла имъ теперь безо всякой субъективной причины, безо всякаго положительнаго довода, а какъ бы произвольно избравъ его сосудомъ изъ котораго должна была изливаться она. Онъ испытывалъ ея муку, и словно припомнить не могъ откуда налетла она въ его душу, какъ не помнитъ расходившаяся волна того втра что наканун поднялъ ее изъ глуби моря… То что предстояло ему теперь, сейчасъ, эта безконечная, безнадежная скорбь человка-Гамлета, это была его скорбь, онъ уже не могъ отдлить ея отъ того чего-то особеннаго, лично ему принадлежавшаго, изъ котораго изошла она… Тотъ, боле дйствительный, чувствовалъ онъ, чмъ сама дйствительность, міръ правды искусства захватывалъ и уносилъ его… Сквозь занавсъ, отдлявшій его отъ этихъ «людей собравшихся глазть на него», доносились сквозь звуки музыки назойливое жужжаніе ихъ «пустыхъ рчей», ихъ «безсмысленный смхъ»…. и все выше, выше подымалось въ немъ надъ этою «людскою толпой» чувство той «человческой», безконечной скорби въ правд искусства. И ничего кром этого чувства будто и не существовало никогда въ его душ…
«Кто снесъ бы бичъ и посмянье вка, Безсилье правъ, тирановъ притсненье, Обиды гордаго, забытую любовь, Презрнныхъ душъ презрніе къ заслугамъ, Когда бы могъ насъ подарить покоемъ Одинъ ударъ?»читалъ онъ безсознательно громко изъ своего знаменитаго монолога, самъ какъ бы летя на крыльяхъ этихъ выговариваемыхъ имъ словъ.
— Полнехонько-съ! съ веселою улыбочкой и тмъ особымъ шепотомъ которымъ говорятъ за кулисами, обратился къ нему декораторъ, стоявшій рядомъ съ занавщикомъ у перваго плана, откуда сквозь узкій просвтъ между занавсомъ и порталомъ видна ему была зала.
Гундуровъ почти злобно взглянулъ на него. «Къ чему эти нелпыя слова?» какъ бы сказало что-то внутри его…
— Гамлетъ, на ваше мсто, пожалуйте! сказалъ подбгая къ нему режиссеръ, покончившій съ установкой Ольги Елпидифоровны съ ея «придворнымъ хвостомъ» у кресла королевы.
Сергй занялъ свое мсто, скрестилъ руки, все также безсознательно, высокомрно и горько улыбаясь…
Режиссеръ торопливо попятился опять назадъ ступнями, окидывая теперь взглядомъ весь ансамбль скомпонованной имъ картины, и одобрительно качнулъ головой подъ заключительный тактъ тутъ же смолкнувшаго полонеза…
— Готовомъ? спросилъ онъ.
На всхъ лицахъ пробжало нервное движеніе, — то невольное и неизбжное движеніе страха, испытываемаго даже ветеранами сцены предъ торжественною минутой поднятія занавса. Никто не отвтилъ…
Отвта и не ожидалось. Режиссеръ подбжалъ къ занавсу, опущенному предъ самой будкой суфлера:
— Тутъ? прошепталъ онъ, нагинаясь къ самому полу, зная напередъ, что суфлеръ на мст, но исполняя все по обычаю.
Занавсъ чуть-чуть заволновался, и изъ-подъ него выдвинулась на половину суфлерская книжка.
Режиссеръ еще разъ обернулся, къ актерамъ, медленно поднялъ и опустилъ затмъ голову и руки, какъ длаютъ это запвалы военныхъ псенниковъ, и на цыпочкахъ выбжалъ въ кулису…
Перья на беретахъ «придворныхъ» дрогнули какъ-то разомъ. Исправникъ-Полоній съ растеряннымъ лицомъ воззрился вдругъ на Зяблина-Клавдіо. Вальковскій схватился за эфесъ шпаги. Ольга Елпидифоровна поднесла руку къ брилліантовой бабочк воткнутой въ ея косу, какъ бы справляясь тутъ ли она…
Три удара сапога о полъ раздались слва въ кулис. Медленно и безшумно взвился на своихъ кольцахъ матерчатый занавсъ, и съ легкимъ колебаньемъ длинной бахромы подобрался красиво густыми фестонами подъ складки портала….
LIV
Ta douleur est n^otre douleur `a tous, Hamlet…
G. Sand.Міръ иной,
Свободный, свтлый, безграничный,
Какъ рай лежитъ передо мной.
Языковъ.Съ поднятіемъ занавса вся зала словно колыхнулась головами впередъ. За мгновенно наступившею тишиной пронеслось на мигъ нчто похожее на шелестъ втра въ листьяхъ; постановка картины произвела надлежащее впечатлніе…