— Да роли вс ли распредлены? спрашивалъ Гундуровъ, все продолжая ловить нырявшіе по сторонамъ глаза Ашанина.

— Вс, вс… придется, можетъ быть, какого нибудь Волтиманда или Франческо похрить, да и то найдутся и на нихъ. Вальковскій въ восторг,- я ему Розенкранца далъ, молодую роль!.. Могильщики будутъ у насъ превосходные, одного играетъ Посниковъ, — землемръ тутъ есть одинъ, — онъ мн вчера роль читалъ, — талантъ, настоящій талантъ! Другаго — студентъ при князьк, Факирскій по фамиліи, не глупый малый и рьяный Жоржъ-Сандистъ…

— Это тотъ, неловко улыбаясь промолвилъ Гундуровъ, — что изъ за занавски княжну высматриваетъ?

— Можетъ быть… И кто же ему можетъ помшать! какъ то нетерпливо повелъ плечами его пріятель. — Однако, словно спохватился онъ, кидая свою папироску, — мн надо въ контору за ролями, актерамъ роздать…

— И только? такъ и вырвалось у Гундурова.

— Что только? спросилъ тотъ, останавливаясь на ходу.

— Отзвонилъ, и съ колокольни долой!.. Теб… теб нечего боле передать мн? робко договорилъ онъ.

— Ахъ да! засмялся красавецъ, возвращаясь, — я теб говорилъ про Гертруду, чего мн стоило…

— Ну?

— Я вдь опять вляпался, Сережа!..

— Какъ такъ?

— Да такъ что… Ну, же хочетъ женщина, ни за что не соглашается играть! А я чую, вижу, что лучшей Гертруды намъ не сыскать!.. Я ей и посвятилъ два дня, два цлыхъ дня посвятилъ ей исключительно… Вотъ, вчера это вечеромъ случилось, вздохнулъ Ашанинъ, — ночь была такая чудесная, вышелъ я посл ужина сюда, въ садъ погулять… Слъ на скамью, соловьи такъ и заливаются, воздухъ нжитъ… Только слышу, чьи-то шаги скрипятъ по песку. Она, моя Надежда едоровна идетъ, прогуливаетъ свои обветшалыя красы… «Ахъ, ахъ, это вы?» — Ахъ, ахъ, это я! отвчаю ей въ тонъ… Гляжу, она и дрожитъ и улыбается… Взялъ я ее подъ руку, — пошли. Я опять про Гертруду, внушительныя рчи ей держу: «что за ночь, за луна, когда друга я жду,» и такъ дале… А тутъ, на бду, бесдка, — зашли, сли… Вотъ она слушала меня, слушала, да вдругъ голову мн на плечо, и такъ и залилась… А я, ты знаешь, женскихъ слезъ видть не могу… Ну и…

— Господи! даже вскрикнулъ Гундуровъ.

Московскій Донъ-Жуанъ комически вздохнулъ опять:

— Должно быть на роду ей уже такъ написано; любила она, говоритъ, впервой какого-то учителя; общалъ онъ ей жениться, — надулъ, подлецъ! Она возьми да и отравись!.. Да, самымъ настоящимъ манеромъ отравилась, — мышьяку хватила… «Пятнадцать лтъ, говоритъ, замаливала я этотъ грхъ…. А теперь, говоритъ, я не снесу! Если ты, говоритъ, меня обманешь, для меня все кончено!..» Помилуйте, скажите, вдругъ разгнванно вскрикнулъ Ашанинъ, — да вдь я же ее непремнно обману, да вдь я же ни одной еще женщин въ мір не оставался врнымъ! Помилуйте, да вдь это хуже чмъ съ моею покойницей!..

— Ты ее съ толку сбилъ, несчастную, и на нее же сердишься! строго и озабоченно говорилъ Гундуровъ;- что ты будешь длать теперь?

— Что буду длать? повторилъ тотъ;- ярмо надла она на меня пока не отбудемъ спектакль, — вотъ бда! Такія натуры не шутятъ: пожалуй въ самомъ дл, съ дуру въ воду кинется… Поневол оглядываться приходиться!.. А тутъ какъ на смхъ, эта черноокая Акулина… Замтилъ ты ея глаза, а? Вдь мертваго поднять способны!.. И какъ подумаю что влзъ я въ эту штуку единственно изъ за того чтобы Гамлетъ нашъ не разстроился… между тмъ какъ…

И Ашанинъ, съ такимъ только что легкомысліемъ относившійся къ судьб бдной перезрлой двы имвшей несчастіе полюбить его, воззрился вдругъ теперь на пріятеля съ выраженіемъ какой-то глубокой тревоги о немъ въ большихъ, говорившихъ глазахъ…

А Гундуровъ, въ свою очередь, съ тою болзненною чуткостью что, рядомъ со слпотою, дана въ удлъ влюбленнымъ, тотчасъ же понялъ что говорили эти глаза, и также испугался теперь чтобы Ашанинъ не произнесъ имени княжны, какъ за минуту предъ тмъ страстно желалъ услышать изъ устъ его это имя;

— Что-же наша считка, поспшно заговорилъ онъ, — ты говорилъ, надо роли роздать?…

— Господа, васъ просятъ на сцену! въ тоже время раздался за ними чей-то голосъ.

Это былъ тотъ студентъ, «Жоржъ-Сандистъ,» юноша лтъ двадцати, въ которомъ чуялъ себ соперника Гундуровъ. Скажемъ здсь кстати, что онъ смотрлъ прямымъ московскимъ студентомъ тхъ временъ: что-то заразъ открытое и вдумчивое, серьезное и мягкое въ пошиб, чертахъ, во взгляд большихъ карихъ глазъ, неряшливо падавшіе на лобъ волосы, и потертый уже на швахъ рукавовъ новый сюртукъ съ синимъ воротникомъ и форменными съ орлами пуговицами

Онъ, со своей стороны, не чуялъ, видимо, ничего похожаго на нерасположеніе къ себ въ нашемъ геро:

— Позвольте вамъ себя представить, — Факирскій, молвилъ онъ ему, подходя и кланяясь, — кланяясь даже съ нкоторымъ оттнкомъ почтительности, — я также былъ филологъ, теперь на юридическій перешелъ, но вы меня вроятно не помните; я былъ на первомъ курс когда вы кончали. — Только я васъ очень уважаю! скороговоркой добавилъ онъ, какъ то неловко отворачиваясь и въ тоже время протягивая свою руку Гундурову.