— Дура! пропустилъ онъ про себя по ея адресу, — и снова погрузился въ Полонія.

— Господа, кто участвуетъ, въ первомъ выход, неугодно ли на сцену! звалъ Ашанинъ;- Клавдіо, руку вашу Надежд едоровн, Гамлетъ, Полоній, Лаертъ, дворъ, — за ними. Пожалуйте!..

Проба началась.

Съ перваго выступа Полонія на сцену вслдъ за королевскою четою, оказалось что толстый Елпидифоръ Акулинъ дйствительно «родился актеромъ.» Онъ былъ изъ тхъ нервныхъ исполнителей, которые сказываются съ первой репетиціи, которыхъ съ первой же минуты охватываетъ и уноситъ горячая волна лицедйства. Онъ еще не зналъ слова изъ своей роли, и прищуренными глазами пробгалъ ее по высокоприподнятой къ лицу тетрадк, но онъ игралъ уже каждымъ фибромъ этого лица, каждымъ движеніемъ своего громоздкаго, но удивительно поворотливаго туловища. Онъ былъ комиченъ съ головы до ногъ, но ни тни буфонства не было въ этомъ комизм. Старый, преданный и убжденный царедворецъ, взросшій и искушенный въ дворскихъ обычаяхъ и передлкахъ, — петербургскія воспоминанія очевидно помогали отставному гвардейцу, — суетливый и осторожный, простодушно-лукавый и лукаво-простоватый, пустой болтунъ, глубоковрующій въ непогршимость своей дюжинной морали и придворной своей тонкости, тонкій на столько чтобы всегда быть мннія сильнаго и не замчать когда этотъ сильный длаетъ изъ него шута, полу плутъ и полудобрякъ, — такимъ уже ясно, понятно для каждаго, обрисовывался Полоній въ исполненіи Акулина. Онъ сразу завоевалъ себ «сочувствіе публики: при каждомъ его появленіи, слышался смхъ, возгласы одобренія… Восторгу Вальковскаго не было конца: онъ замеръ за кулисою, прислушиваясь и хрустя пальцами до боли, — и не выдержалъ наконецъ, кинулся къ исправнику (съ которымъ даже знакомъ не былъ), схватилъ его за плечи:

— Ну, и чортъ тебя возьми какъ хорошъ! прохриплъ онъ задыхающимся голосомъ, — и поцловалъ его въ самыя губы

Какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, игра Акулина подняла всхъ остальныхъ актеровъ. Камертонъ былъ данъ. Самолюбіе каждаго изъ участвующихъ было возбуждено: въ чаяніи такого исполненія относиться къ своей роли спустя рукава становилось невозможнымъ. Оживленіе стало всеобщимъ; то что предполагалось быть простою, мертвою считкою вышло настоящею репетиціею; актеры становились въ позы, читали съ жестами, старались давать настоящій тонъ…

— Гляди-ко какъ ихъ всхъ поддуваетъ! говорилъ потирая себ руку «фанатикъ» исправнику, съ которымъ съ перваго разу сталъ на ты.

Для такихъ опытныхъ театраловъ-любителей какими были онъ и Ашанинъ успхъ Гамлета въ Сицкомъ былъ съ этой первой репетиціи обезпеченъ.

Одинъ, сначала, Гундуровъ не чувствовалъ «приближенія бога.» Присутствіе Софьи Ивановны леденило его. Она это понимала, и старалась не глядть на него, поддерживая разговоръ съ словоохотливою сосдкой, — но это еще боле его смущало. Онъ читалъ вяло, запинался, — чувствовалъ это и безконечно досадовалъ на себя, — но не былъ въ состояніи встряхнуться. Его сбивалъ къ тому же незнакомый ему текстъ Полеваго по которому онъ долженъ былъ говорить роль, между тмъ какъ вся она сидла у него въ памяти по Кронеберговскому переводу…

Такъ продолжалось до перваго выхода Офеліи. Княжна въ этотъ день была въ свтломъ лтнемъ плать, и когда она, объ руку съ Чижевскимъ — Лаертомъ, выступивъ изъ темной глубины сцены подошла къ рамп, горячій свтъ солнца обвилъ какъ внцемъ ея золотистые волосы. Обаятельная прелесть ея лебединой красоты какъ бы впервые открывалась всмъ въ это мгновеніе. Въ зал заахали; «какъ изящна!» громко вскликнула образованная окружная…

Она успла уже выучить роль, и отвчала наизусть ни прощальныя наставленія Лаерта;

повторила Офелія, поднявъ глаза, и такъ искренно сказалось это ею, — сказалась тревога, и молодая грусть, и неизсякаемое упованіе въ эту «мечту,» въ этотъ «цвтокъ весенній», что ей невольнымъ взрывомъ откликнулись со всхъ сторонъ рукоплесканія…. А полный той же грусти и тревоги взглядъ княжны, скользнувъ по Лаерту, пробжалъ дале, остановился на мигъ на внимавшемъ ей въ кулис Гундуров — и потухъ…. Сердце ходуномъ заходило у молодаго человка. «Нтъ, не можетъ быть, этотъ взглядъ, это случайность, случайность одна!» спшилъ онъ отогнать отъ себя обольстительный помыселъ…. А въ то же время онъ весь замиралъ отъ неизъяснимаго блаженства, и слушалъ, слушалъ, упиваясь звуками ея тихаго голоса.

печально признавалась отцу Офелія,

И неотразимо лились ему въ грудь эти слова… Онъ былъ Гамлетъ, — о немъ говорила Офелія!..

Не онъ одинъ внималъ ей съ этимъ трепетомъ, съ этимъ замираніемъ. Повернувшись бокомъ къ зрителямъ, опершись локтемъ о стоявшій подл него столикъ, безмолвно и недвижно сидлъ князь Ларіонъ, прикрывъ лице свое рукою. Онъ видимо избгалъ докучныхъ взглядовъ, но зоркій глазъ исправника Акулина разглядлъ со сцены какъ слегка дрожали длинные пальцы этой руки, а сквозь нихъ пылали устремленные на княжну неотступные зрачки…..

Все смущеніе теперь соскочило съ Гундурова; сильною, врною, полною живыхъ драматическихъ оттнковъ, интонаціею повелъ онъ слдующую за тмъ сцену свою съ Тнью, не смотря на то, что эта бдная Тнь устами храбраго капитана Ранцова читала такимъ дубоватымъ и могильнымъ голосомъ будто не для того являлась она на землю чтобъ возбудить сына ко мщенію, а за тмъ, чтобы прочесть надъ нимъ отходную. Храбрый капитанъ ужасно старался, и чмъ боле старался, тмъ хуже выходило; онъ не дочитывалъ, пропускалъ цлые стихи, обрывалъ на полуслов, кашлялъ и сморкался, — все это къ невыразимому негодованію Вальковскаго, и къ немалой потх бойкой барышни, помиравшей на своемъ диванчик, безо всякой жалости къ своему пламенному обожателю. Она смялась впрочемъ не столько потому что ей было смшно, сколько для того, чтобы приковывать вниманіе Ашанина, который, въ свою очередь, пожиралъ ее украдкою со сцены. Вся эта игра, какъ ни былъ остороженъ нашъ Донъ-Жуанъ, не ускользала отъ ревнивыхъ взоровъ Надежды едоровны. Цлый адъ киплъ въ душ бдной двы…. На минуту очутились они вдвоемъ за кулисами:

— Скажи мн, вскинулась она вдругъ, схватывая его за руку, — скажи хотя разъ въ жизни правду: любишь ли ты меня, или съ твоей стороны все это было обманъ, одинъ обманъ?…

проплъ онъ ей на это въ отвтъ словами романса Глинки, глядя ей прямо въ лице и освобождая свою руку.

— Безъ шутовства, прошу васъ! блдня и дрожа заговорила она опять;- отвчайте, вы меня затмъ лишь погубили чтобы кинуть меня къ ногамъ этой презрнной двчонки?