— Прекрасный другъ мой, комически вздохнулъ красавецъ, — посл пьянства запоемъ я не знаю порока хуже ревности!

Слезы брызнули изъ глазъ перезрлой двицы:

— О, это ужасно! всхлипнула она, едва сдерживая истерическое рыданіе

— Да, ужасно! повторилъ внутренно Ашанинъ, — и чортъ меня дернулъ!..

Репетиція шла своимъ чередомъ. Пройдены были два первые акта. Гундуровъ сознавалъ себя все боле и боле хозяиномъ своей роли. Монологи свои онъ читалъ наизусть, по заученному имъ тексту; его молодой, гибкій голосъ послушно передавалъ безконечные извивы, переходы и противорчія, по которымъ, какъ корабль межъ коралловыхъ острововъ, бжитъ Гамлетовская мысль. Ему уже жадно внимали слушатели; князь Ларіонъ покачивалъ одобрительно головою; сама Софья Ивановна пріосанилась и не отводила боле отъ него глазъ. Всми чувствовалось, что онъ давно освоился съ этою передаваемою имъ мыслью, съ этимъ своеобразнымъ языкомъ, что онъ вдумался въ эту скорбную иронію, прикрывающую какъ блестящимъ щитомъ глубокую язву внутренней немощи…. Но самъ онъ въ эту минуту исполненъ былъ ощущеній такъ далеко не ладившихъ съ безысходнымъ отчаяніемъ Датскаго принца!.. Княжна была тутъ, онъ чувствовалъ на себ взглядъ ея, она внимала ему какъ другіе, — боле чмъ другіе, сказывалось въ тайник его души…. И, помимо его воли, прорывались у него въ голос звенящія ноты, и не разъ не тоскою безмрной, а торжествующимъ чувствомъ звучала въ его устахъ иронія Гамлета…

— Не забудьте классическаго опредленія характера, который вы изображаете, замтилъ ему князь Ларіонъ посл монолога, слдующаго за сценой съ актерами: — въ драгоцнный сосудъ, созданный быть вмстилищемъ однихъ лишь нжныхъ цвтовъ, посажено дубовое дерево; корни его раздаются, — сосудъ разбитъ [13] . У васъ слишкомъ много силы; при такой энергіи, усмхнулся князь, — вы бы незадумавшись тутъ же зарзали господина Зяблина, еслибы онъ имлъ несчастіе быть вашимъ отчимомъ; а вотъ на это-то именно Гамлетъ неспособенъ.

Гундуровъ только склонилъ голову; князь былъ тысячу разъ правъ, и самъ онъ это зналъ точно такъ же хорошо какъ князь…. Но гд же взять ему было безсилія, когда въ глазахъ его еще горло отраженіе того взгляда тхъ лазоревыхъ глазъ?…

— Ne vous offensez pas, успокоивала тмъ временемъ Зяблина княгиня Аглая Константиновна, — il plaisante toujours comme cela, Larion!

— У васъ сейчасъ, кажется, будетъ сцена съ Офеліею, какъ бы вспомнилъ князь Ларіонъ;- тамъ есть нкоторыя…. неудобныя мста…. Ее надо было бы предварительно почистить…..

— Я хотлъ только что напомнить вамъ объ этомъ, сказалъ Гундуровъ, — и покраснлъ до самыхъ ушей.

Лице князя словно передернуло…..

— Oui, oui, Larion, залопотала услышавъ княгиня Аглая, — je vous prie qu'il n'у ait rien de scabreux!..

— Господа, обратился онъ къ сцен,- я предлагаю отложить продолженіе вашей пробы до вечера. Во всякомъ случа, до обда недалеко, кончить не успли бы. — Пройдемъ, ко мн, Сергй Михайловичъ!

Нашъ герой послдовалъ за нимъ съ Ашанинымъ.

Князь Ларіонъ Васильевичъ занималъ въ Сицкомъ бывшіе покои своего покойнаго отца. Это былъ цлый рядъ комнатъ, омеблированныхъ въ начал ныншняго вка, во вкус того времени, и съ того времени остававшихся нетронутыми. Длинноватые размры и узкія очертанія столовъ, консолей и дивановъ на ножкахъ въ вид львиныхъ лапъ, золоченые сфинксы и орлы полукруглыхъ креселъ въ подражаніе консульскимъ сдалищамъ древняго Рима, вычурныя вырзки тяжелыхъ штофныхъ занавсей съ бахрамою изъ перебранныхъ золотымъ снуркомъ и синелью продолговатыхъ витушекъ, чернобронзовыя туловища, поддерживающія на головахъ изогнутые рукава свтлыхъ канделябръ, — все это невольно приводило на память походъ Бонапарта въ Египетъ, нагихъ гладіаторовъ и Ахиллесовъ академиста Давида, Тальму въ Корнелевомъ Цинн, и паромъ Тильзитскаго свиданія въ описаніи Дениса Давыдова…. Ото всего этого вяло чмъ-то сухимъ, но важнымъ, поблеклымъ, но внушительнымъ. Кабинетомъ служила огромная библіотека въ два свта, въ которой собрана была цнная наслдственная движимость Шастуновыхъ, доставшаяся лично князю Ларіону, по раздлу съ братомъ. Тутъ, между старинными рзными баютами и шкапами чернаго дуба, полными рдкихъ, дорогихъ изданій, вислъ большой портретъ стараго князя на боевомъ кон, въ генералъ-аншефскомъ мундир, со шпагою въ рук и Андреевскою лентой, волнующеюся по блому камзолу. Рядомъ съ нимъ, глядли изъ почернлыхъ рамъ товарищи его по Ларг и Италіянской кампаніи: Румянцевъ, Суворовъ, Кутузовъ, Багратіонъ…. Мраморный Потемкинъ, красивый и надменный, стоялъ на высокомъ цокол изъ чернаго дерева, на которомъ, въ внк изъ серебряныхъ лавровъ, читались, начертанные такими же серебряными буквами, два извстные стиха Державина!

— а на противоположной стн сама «Великая жена,» въ фижмахъ, на высокихъ каблукахъ, съ брильянтовымъ орденомъ на лвомъ плеч, писанная Лампи, улыбалась съ полотна своею очаровательною улыбкой…. Нсколько картинъ миологическаго содержанія опускались надъ карнизами библіотеки. Копія съ Психеи Кановы дланная имъ самимъ, отражалась въ зеркал на яшмовомъ камин. На глянцовыхъ доскахъ столовъ тончайшей флорентійской мозаики разставлена была цлая коллекція фамильныхъ женскихъ портретовъ, — прелестныя акварели на кости, работы Изабея и Петито, темноокія красавицы въ высокихъ пудренныхъ прическахъ `a la jardini`ere, или съ разсыпанными, `a la R'ecamier, кудрями по обнаженной груди и плечамъ

Глаза Ашанина такъ и разбжались на роскошныхъ нимфъ и Кипридъ, словно возрадовавшихся ему со стнъ какъ своему человку, едва вошли они вслдъ за хозяиномъ въ его покои….

— Ваше сіятельство, засмялся онъ, — это наврное вамъ писалъ Пушкинъ:

И прочее тутъ все, прибавилъ отъ себя Ашанинъ, обводя кругомъ рукою, —

— Къ сожалнію, не мн, улыбнулся и князь;- а музамъ, не скрываю, служилъ и я когда-то…. Время наше было таково, — я старый Арзамасецъ!.. Гд бы намъ удобне уссться, господа? спросилъ онъ, окидывая взглядомъ кругомъ.

— Да не прикажете ли вотъ тутъ? указалъ Ашанинъ на большой, покрытый до полу сукномъ рабочій столъ князя, приставленный къ одному изъ оконъ и уложенный портфелями и кипами всякаго печатнаго и писаннаго матеріала, — тамъ, кажется, все что намъ нужно, карандаши, бумага….

Онъ не договорилъ: и въ синей бархатной рам большой, очевидно женскій, акварельный портретъ, — на который ужасно манило его взглянуть поближе.