– Как что? – удивился Бухтин, – смерть!

Соснин вопросительно, не без подкавыки глянул на Бызова.

– Ну да, смерть, – спокойно согласился, дожёвывая слойку с повидлом, Антошка; ему ли, биологу-вундеркинду, такому мощному, мускулистому, пышущему здоровьем, было бояться смерти?

Шанский беседу почему-то не поддержал, смолчал.

– Толька, – ткнул его в плечо Валерка, – мне мама всё про Камамбер рассказала. Французский сыр, пахнет грибами.

Слушали плёнку с записями блюзов, Бызов под музыку рассуждал об инстинктах жизни и смерти, которые вдруг странно сливаются, как сливаются в блюзе мелодии радости и тоски. По-Бызову получалось, что инстинкт жизни дремлет, пока организму ничего не грозит, но вдруг просыпается, почуяв угрозу, – просыпается животная жадность жизни, хотя по сути – это взрывное проявление инстинкта смерти.

Они что, боролись со смертью в остром приступе вожделения?

Не потому ли так жадно, хищно бросился на Вилу обрубок-Шишка? И она, она тоже… им с неделю всего оставалось жить.

И погибли они в один день.

А спустя много лет, в пространном, печальном и – вовсе удивительно! – лишённом обычной для него иронической пропитки письме Шанский вспомнит про сундук Бызова. «Во тьме его, – напишет Шанский, – как в мифологическом ящике, теснились упакованные в глянец напасти и козни будущего, которые нам заранее открыли глаза на убийственную программу жизни; мы, четверо нервических искателей приключений, их выпустили на свет, когда подняли с девственным любопытством крышку».

– Неразлучные вундеркинды! Умники-мальчики! – всплескивала костлявыми ладошками Агриппина Ивановна.

– С блестящим будущим, – добавляла Нонна Андреевна.

Лев Яковлевич согласно кивал, выставляя им пятёрки за четверть.

Хотя, по правде сказать, Соснин вряд ли заслуживал причисления к вундеркиндам. Он способностями не выделялся, никто из учителей не дивился его одарённости пусть в какой-нибудь одной дисциплине, тем более не видел в нём надежду, продолжателя, даже чертёжник Вилен Васильевич, жёлчный болезненный человечек, упорно добивавшийся от школяров умения изобразить в трёх проекциях гайку, не угадал в Соснине будущего жреца рейсфедера и рейсшины.

Похоже, что Агриппу восхитили неразлучные вундеркинды ещё тогда, когда в классе, до переезда в Москву, учился Митька Савич – вот уж вундеркинд точно! И языки не хуже Бухтина знал, и схватывал на лету, как Шанский, и не слабее, чем Бызов биологией, был одержим историей, особенно Византийской, раннехристианской; директор Кузьмичёв, бывший обкомовский пропагандист, сподвижник Попкова, – растерянность Смольного и авральная неразбериха в Большом Доме помогли Кузьмичёву выпасть из расстрельной папки «Ленинградского дела» – побаивался исторической Митькиной эрудиции, однако Митька слинял в Москву, не успев запятнать репутацию школы. А если б не слинял, их было бы пятеро? Возможно, к компании примкнул бы и Витька Шмуц, если бы его не убила грохнувшаяся с карниза сосулька.

Неужто Соснин попросту сохранил неразлучную четвёрку, заняв не по праву, ибо вундеркиндом не был, тёпленькое, оставленное Митькой место?

Пусть так, пусть так.

Но что-то, что поважнее градаций индивидуальных способностей, их, четверых, взаимно притягивало, сплачивало. Мелочь, пустяк, но и Веняков, приценившись на лестнице к музыкальным плёнкам Лещенки, поболтав с Бызовым, Бухтиным и Шанским, одарил четырьмя входными билетами на тот исторический футбольный матч «Зенита» со «Спартаком», словно о Соснине подумал.

– Нахватались звёзд с неба! – обиженно дулась пионервожатая Клава, когда они чересчур уж громко обсуждали между собой… Клава, раскрасневшаяся, возбуждённая до гневливой дрожи, с блестевшими, как канцелярские кнопки, глазками вернулась с митинга, где активисты хором кричали – долой поджигателей войны! Чтобы поднять боевой дух дружины, она вспоминала энтузиазм, с которым комсомольская головка города-героя смотрела как вешали у «Гиганта» немцев; Клава надеялась примером благородной ярости подвигнуть юную паству к патриотическому ожесточению, а они… тем паче, с подачи Валерки, сочли мурой не только «Зелёные цепочки», но и «Четвёртую высоту», хотя методисты внешкольного чтения настоятельно рекомендовали её на пленуме.

Тут ещё Шанский сдуру ляпнул, что куда интереснее «Гигиена брака»; сиреневатая захватанная брошюрка походила по рукам старшеклассников, но ещё раньше её проштудировал наш пострел.

Колкими, как жестяные кнопки, глаза делались, если, получив команду Свидерского ли, комсомольских органов, бросалась в идейный бой. В кратких передышках между боями глаза застывали сизыми льдинками и только тогда, когда любезничал Веняков, растекались жидким стеклом.