Ад в шалаше?

Нет, это было бы преувеличением, хотя о разводе думал Соснин всё чаще; не желал вникать в её жизненные резоны, плутать в потёмках родной души.

Но тут экзаменационная сессия, лето, когда столько всего случилось! Да ещё у Нелли обнаружилась астма, врачи рекомендовали поехать в Крым, чтобы прочистить бронхи. С разводом пришлось повременить.

И хорошо, что повременили, иначе бы не случилась звёздная ночь на Ай-Петри, восход солнца над морем и – сумасшедший спуск с розовой трезубой вершины на узкий мисхорский пляжик: шлепок волны о причальную стенку, шипение – ш-ш-ш-ш, опять шлепок; озвученная прибоем порция дремотного счастья даже заставила Соснина усомниться – а стоит ли?

В тот день им было хорошо вместе, как никогда.

– Иль, как внешнее и внутреннее соотносятся?

– Что сложного? Как экстерьер с интерьером, – отвечал Соснин, – ты вчера ела суп вон в той жалкой стекляшке, сейчас рассматриваешь её, облагороженную тенями акаций, снаружи, или… – показал на подплывавший катер…

– Не дурачься, Иль, я о человеке… помнишь, зимой в Эрмитаже с полчаса проторчали у картины… большой и мрачной, с лучом… кажется, Веронезе, да?

– Помню, у «Обращения Савла».

– Да, ты горячился, убеждал, что композиция, взаимное расположение лошадей и воинов, передаёт сам миг обращения, я не верила. Но сегодня летели с Ай-Петри, неслись, на лету мне, как во сне, привиделась та картина, я почувствовала, что превращаюсь в другую… лёгкую, независимую… подчиняюсь какой-то страшной соблазнительной силе. Околдованная скоростью, испытала одновременно и притяжение, и толчок, – Нелли лежала после купания на спине с закрытыми глазами, улыбалась, – что за сила обращала меня? И – в кого обращала?

– Всего-то сила земного притяжения, – взъерошил Неллины волосы, – а в кого обращала, думаю, выяснится попозже.

Капельки на животе, бёдрах испарялись.

– Нет, Иль, правда, как объяснить такое? Летели вниз, правда? А будто б от земли отрывались.

– Это восторг, восторг… перенеслись из восхитительной ночи в восхитительное утро, к морю, которое плещет теперь у ног.

– Не рассуждай, я о превращении, о чуде. Мы другие уже? Куда, куда неслись мы и несёмся дальше, лёжа на этой гальке… что ждёт нас?

– Если бы знать… елозила по парапету из рваного камня пятнистая тень, колыхались бесформенные акации.

Нелли приподняла голову, посмотрела с искренним интересом, какого у неё и не мог припомнить, взгляд изливал благодарное доверчивое тепло… посмотрела так, словно её будущее было в надёжных его руках.

– Иль, и ты сам обратишься, правда? Сможешь – проснуться?

И ещё что-то мечтательно лепетала, зажмурившись.

И уже вновь смотрела на него внимательно и серьёзно. – Иль, в тебе что-то творится, я чувствую, но что именно творится не понимаю, – широко раскрытые кошачьи глаза блестели, – можно ли увидеть то, что тебя тревожит? Иль, ты – художник? Ты же говорил мне, что портрет, если написан прозорливым художником, способен передать что-то неожиданное, спрятанное внутри, что-то сверхправдивое в человеке. Прозорливый, ты сам смог бы, глядя в зеркало или воображая… помнишь, про чей-то замечательный «Автопортрет с патефоном» рассказывал? Портрет или автопортрет действительно могут провидеть будущее? Чтобы понять тебя, хочу на рисунке или холсте увидеть…

– Наберись терпения. В зеркале – маска с глазами, носом и ртом, а за маской пока что мазня какая-то. Меня, наверное, всё ещё пишет какой-то абстракционист, вгоняет в раму подвижные мазки, расплывчатые, меняющие цвета и контуры пятна.

Нелли потерянно улыбнулась и потесней прижалась к нему, словно хотела убедиться в его реальности. Неужели, спустившись с Ай-Петри, она и вправду становилась другой? И хочет понять – изменился ли он, хватит ли ему прыти за ней, меняющейся, угнаться? Во всяком случае, не зря в ней ожили эрмитажные впечатления… к чему так рвалась, куда? Что за притягательно-влекущая, страшная, опознанная внезапно в себе самой сила разгоняла её? – Соснина захлестнула нежность; погладил по волосам.

Почему-то назавтра она опять была прежней.

А он, конечно, так и не смог проснуться.

Потом всё уладилось само собой, ни сцен со взаимными упрёками, ни, тем более, грозы. И обошлось без измен, обманов.

Умерла тётка, Нелли преспокойно собрала скарб и увезла на освободившуюся жилплощадь туалетный столик, трёхстворное зеркало. И ничего не шевельнулось в душе – Соснин сам вынес, держа за упругий, набитый опилками живот, манекен, подал грузчику в открытый кузов машины. Нельзя не заметить, что и скука бракоразводного процесса, первое столкновение с судом, не произвели на Соснина впечатления.

– Не сошлись характерами, – праздновала победу мать, прижимая к уху телефонную трубку, – молодой ещё, повезёт в другой раз… раньше повстречалась ему обаятельная девушка, виолончелистка, жаль, была замужем… хорошо, что развелись, а то бы… интуиция не подводила меня, ждала неприятностей от этой Нелли.

– Как, забыл чудное мгновение? Баба с возу кобыле легче? – посочувствовал, когда рассаживались в рисовальном классе Шанский. И не дожидаясь ответа, припечатал. – Поздравляю, опять холост, хотя, увы, по духу ты не холостяк-эпикуреец, вкушающий плоды свободы, а холостяк, живущий под страхом вероятного брака.