– Языки говяжьи, отечественные…

– Не кокетничаете? У вас скоро большая книга о «Петербурге-тексте» выходит.

– Ну да, спасибо партии родной с её верной, учинившей тотальную прослушку, госбезопасностью, – пожевал язык, – звуковая книга у меня получилась, этакий запретный плод устного творчества… ха-ха, в качестве десерта для тайской кухни.

– Следите за модной литературной порослью? Захлёбываясь, хвалят Пелевина.

– Остроумие и – пустота!

– Браво! А Сорокин…

– Талант… Талант, у многих вызывающий рвоту… вызывающий желудочные реакции на скрупулёзные исследования рухнувшей цивилизации, её мифов и штампов, бытовых и идейных отходов. Сорокин заставляет выблёвывать мерзости, которыми нас, не к ночи вспомнить, Советская Власть и её подсобная литература перекормили. Но…

– Валерий Соломонович Бухтин-Гаковский сравнивает Сорокина с паталогоанатомом, он копается в трупе советской литературы?

– Можно и так сказать, можно. Провокатор-Сорокин каждому из нас помогает уточнять меру своей испорченности.

Шанский медленно пил, поглядывая поверх бокала в камеру.

– Пелевин с Сорокиным – это, Икочка, имена, рождённые внезапной свободой. А я всё о своём, наболевшем. Наше самовлюблённое потёртое поколение бездарно упустило уникальный исторический шанс, данный прозе застойным временем. Вообразите-ка, заявляется в издательство никому неведомый Лев Николаевич и выкладывает рукописи, полное собрание сочинений. Заглянули и – батюшки! – за головы похватались: не прибавить ничего, не убавить! В чудо не верится? Вообразите тогда, что какой-то неизвестный в литературных кругах безнадёжно-больной сварливый старик-бородач, какой-то там яснополянский граф-затворник, уйдя из родового дома умирать, притащил из последних силёнок на платформу богом забытого полустанка неподъёмную котомку аккуратно перебелённых Софьей Андреевной…

– Ну-у, так не бывает, – Ика блеснула вороньим крылом причёски.

Шанский напомнил лотмановскую гипотезу культурного взрыва, мол, всё великое в истории ли, искусстве случается внезапно, как катастрофа. И посыпались горохом слова, слова…

– Почему – катастрофа?

– Потому что внезапные исторические сдвиги – войны, революции – заодно с укладом жизни ломают и свод мировоззренческих представлений, обломки валятся на…

– Как яблоко на макушку Ньютона? Катастрофа – двигатель прогресса?

– Вроде того… хотя понятие прогресса вряд ли уместно…

– Но почему и великое в искусстве зависит от… и что с нами будет, если катастрофы…

– Если бы знать, – пластично развёл руками Шанский и, глядя в глаза Соснину, улыбнулся.

– Это цитата? – насторожилась Ика.

– Чеховский рефрен, – вздохнул Шанский, – на все времена.

– Что с нами было бы, если б знали?

– Мы бы не смогли жить.

– Языки говяжьи заканчиваются… Приглашаем в кулинарный отдел «Самсон»-«Самсунга», попробуйте фирменные зразы… попробуете – полюбите…

– Великое искусство рождается внезапно, в силу катастрофической нежданности обновления. Возьмите рождение готики, ренессанса или барокко… и опять слова запрыгали, покатились, – а обрушение Большого Стиля? Только-только слепили сталинские высотки, вдруг хрущёвский отлуп излишествам, – улыбался Шанский, шумно всасывая слюну, – но в одном вы, Икочка, несомненно правы, всё не бывает сразу, спасибо истории за августовскую революцию, если бы ещё в столах дожидались готовенькими гениальные рукописи, это было бы слишком…

…да, в беспомощной старческой ярости Толстой готов был уничтожить искусство, как безделушку.

– Зачем вообще…

– Зачем искусство? – переспросил, отпил вина и блаженно улыбнулся Соснину, как если бы приглашал его в свидетели откровения, – этого, Ика, поверьте, никто, кроме меня, на земле не знает, вам одной скажу по секрету – человек ищет иррациональную отдушину. Повседневность требует от нас толстокожести, чтобы нам самим было полегче выжить, но нам внезапно хочется бессмыслицы, не отсутствия смысла – сверхсмысла; хочется достичь до-сознания, прикоснуться к бытийной первооснове и её изнанкам, чтобы хотя бы иллюзорно унизить смерть.

– Нет, это не ответ, поточней и без увёрток скажите – зачем нужно человеку искусство, какой высокий смысл оно несёт?

– А зачем вы живёте, Ика? Какой божественный смысл у жизни, вы знаете? – заискрил глазами, всё ещё улыбаясь Соснину, безжалостный Шанский, – согласно одной обидной гипотезе способность человека мыслить вообще является побочным продуктом эволюции, или, если с антинаучной стороны посмотреть, неким случайным излишеством второпях сотворённого на небесах кумира природы. Утешимся пониманием того, что смысл жизни – жизнь, смысл искусства – искусство, смысл романа – сам роман.