–  Дошло до меня, что вы, господин Архаров, странствуете по домам почтенных людей, предлагая им стать полицейскими доносителями, - сразу и прямо объявил князь.

Архаров не ответил - ждал, не прозвучит ли еще чего важного.

–  Стало быть, правда… Я не спрашиваю, как вы до этого додумались, я прямо запрещаю вам подобное безобразие. Тут же поезжайте и принесите оскорбленным вами господам свои извинения, - приказал князь.

Архаров молчал.

–  Вам Бог весть что мерещится! Вы за призраками уж гоняться стали! Как еще вы меня не догадались нанять в осведомители?! Господи Иисусе, благородным господам предлагать доносительство… Я полагал, от стыда сгорю, когда мне про сей ваш демарш доложили.

И на это Архаров тоже ничего не ответил.

Хотя мог бы напомнить, что сии благородные господа выбраны им неспроста, но потому, что их долговые обязательства были в свое время отняты у французских шулеров, и роль благородных господ в деятельности притона все еще представляется полиции весьма сомнительной.

–  Чего ожидали вы услышать от этих господ, сударь? Что московское дворянство на стороне самозванца, коего уже давно в башкинских степях разгромили? Когда еще были реляции, что ему под Троицкой окончательное поражение нанесли! А вам все неймется! Более заняться нечем? Пьяны вы были, когда додумались до такого вздора?! Или разума вовсе лишились? Ступайте и уладьте это дело миром.

Архаров поклонился и вышел.

Иного от князя ждать не приходилось - когда можно было по горячим следам добраться до благородных господ, бывших пособниками шулеров, он распорядился оставить их в покое - отчего пришлось упустить и князя Горелова, и молодого графа Михайлу Ховрина, а вместе с ними - и кавалера де Берни, коему они наверняка помогли скрыться и из притона в Кожевниках, и из Москвы, а статочно - и из России.

Неудивительно, что кто-то из господ, видевших у Архарова в руках свои расписки, сперва струхнул и обещал содействие, а потом, вспомнив, что за него непременно вступится московский градоначальник, завизжал от возмущения и понесся по родне жаловаться на спятившего обер-полицмейстера.

Архаров приказал везти себя обратно на Лубянку.

Сдаваться он не собирался. Вот именно теперь он точно знал, что тревога не напрасна. Тот, у кого совесть нечиста, и додумался жаловаться князю Волконскому, упреждая события. Прочие пошумели бы да перестали… хотя от Москвы всего можно ожидать…

Вот она, Москва… Коли угодно, можно задернуть занавески и не видеть ее из экипажа. Но она-то видит эту дорогую карету, знает - вон поехал обер-полицмейстер, который всюду разослал своих соглядатаев и доносителей, уж лишнего слова не скажи… И кабы всякое слово обретало плоть, то карета, и версты не проехав, была бы облеплена толстым слоем дерьма.

О том, что он совершил ошибку, Архаров и помыслить не желал. Ошибка между тем уже обрисовалась четко - карточный долг, пусть даже игра велась в притоне, считался долгом чести, и потому был плохим поводом для вербовки в доносители… тем более - столь общирной вербовки… нетрудно же было догадаться, что кто-то один опомнится…

На Лубянке он спева заперся было в кабинете - потом понял, что от такого сидения на душе легче не станет. Ездить с извинениями он, понятное дело, не собирался. Наконец призвал канцеляриста и, сверяясь с бумажками в коричневых конвертах, продиктовал список причастных к притону господ. Кто-то из них мог быть близок сейчас к очагу опасного возмущения… к князю Горелову?…

Некая смутная мысль стала было оформляться в голове - да развеялась.

Архаров прикинул - коли князь Волконский не остынет, то дня через два-три он полюбопытствует, были ли принесены достойные извинения. Обнаружив непослушание обер-полицмейстера, князь будет сильно недоволен. Стало быть, придется прятаться… Москвичам-то хорошо - они в таких случаях отсиживаются в своих подмосковных! А как быть бедному обер-полицмейстеру, обремененному прорвой забот? Где прятаться? У Герасима в «Негасимке»?

В дверь постучал и тут же вошел Шварц.

–  Ну что, черная душа?
– напустился на него Архаров.
– Хранил, хранил вексельки - а знаешь ли, что из этого вышло?

–  Не имею чести знать, - сдержанно отвечал немец.

–  Пустил я их в ход - да разве ж эти проклятые бояре умеют держать язык за зубами? Какая-то сволочь князю наябедничала… - тут Архаров сообразил, что ябеда шла не от одного человека, ведь и князь тольковал не о господине, а о господах.

–  Коли так, сударь, придется установить, кто был сей доносчик, - преспокойно сказал Шварц.
– К нашему счастью, из московских жителей многие имеют нечистую совесть. Потому тут и оказались. И коли для них карточное мошенничество - предмет незначительный, придется нам поискать более значительные предметы.

Архаров поднял голову.

–  Ты о чем это, Карл Иванович?

–  Много ли вам, сударь, известно о Тайной канцелярии и ее архивах?
– спросил Шварц.

Архаров пожал плечами - он всегда был совершенно законопослушен и с этим учреждением не сталкивался вовсе. Тем более, что в то время был еще очень молод.

–  Государыня, сколько помню, ее упразднила, - осторожно сказал он. Осторожность была благоприобретенная - всякий раз, когда обер-полицмейстер обнаруживал прореху в знаниях, Шварц делал многозначительную паузу и продолжал затем беседу, как ни в чем не бывало, и архаровское самолюбие от тех пауз несколько страдало.