– Похвально! Я вижу, у вас характер положительный.

Слепов изумленно смотрел на спокойное лицо Сергея Васильевича, на его выпуклый светлый лоб, будто видел перед собой совсем другого человека. Тем временем Зубатов, выпустив струю дыма в сторону, облокотился на стол, глянул в глаза:

– Так как же, Феофил Алексеевич? Вы готовы дать чистосердечные показания?

– Показание у меня одно: подбросили, стервы.
– Слепов помял светленькую бородку.
– Покамест в нужник ходил...

– Стервы, говорите? А ваши то-ва-ри-щи величают их героями.

– Да какое же тут геройство? Против царя-батюшки, помазанника божия... Одно слово - смутьяны! Не знался с ними и знаться не хочу.

– Выходит - есть они на заводе? Кто же? Не припомните ли?

– Да ведь как сказать...
– замялся Слепов.
– Без паршивой овцы, говорят, ни одно стадо не обходится.

– Вот вы ругаете их: "стервы", "паршивые овцы". Допустим, что мы вам поверили. А скажите, когда у вас замышляется стачка? И как вы относитесь к забастовщикам?

– Провались они пропадом!

– Это почему же? Другие говорят: стачка мастеровым на пользу. Что-то я не пойму.

– Нерадивым, может, и на пользу. А я - трудовик. У меня, ваше степенство, руки-то - вот они!
– в мозолях. И я на мозоли не жалуюсь: они - моя гордость мастерового. Слесарь завсегда зарабатывает справно, кладет в карман верные деньги. А забастовка вроде карточной игры: чем она кончится - никто не скажет. Покамест бастуешь - в карманах-то ветер гуляет. Одна пустота. А прибавят ли хозяева - это бабушка надвое сказала. Можно ведь и проиграться.

– Бабушка умная!
– Зубатов, улыбнувшись, кинул цепкий взгляд в маленькие глаза арестованного.
– Но если забастовщики взяли верх над противниками карточной игры, тогда как? Можно решить дело подобру?

– Ежели с божьей помощью...

Зубатов провел ладонью по лбу: "Кажется, не прикидывается. А Евстратушка еще поразузнает о нем". Звонком вызвал Медникова и распорядился:

– Стакан чаю господину Слепову.
– Вставая, спросил через стол: Желаете покрепче?
– И снова - к Медникову: - Да, конечно, покрепче. И с печеньем фабрики Эйнем.

У Слепова от неожиданности задрожала нижняя губа, и и он смог ответить только после некоторого промедления:

– Бла... Благодарствую.

Зубатов взял со стола тощую папку - "дело" обвиняемого - и, поскрипывая подошвами ботинок, отнес в сейф. Погремел ключом на короткой цепочке. Оглянулся на арестанта, припавшего к стакану чая. На крепких зубах оголодавшего человека хрустело самое лучшее печенье. Сер гей Васильевич покрутил в руке ключ и заговорил мягко:

– Вы уж извините нас, Феофил Алексеевич, что мы устроили вам нечто вроде великого поста, но, поверьте, только в интересах дела.
– Зубатов опустил ключ в карман и, возвращаясь к столу, напомнил: - Вот вы сказали: "с божьей помощью", добрые слова приятно было слышать, но не надо забывать и о его наместнике на земле. Много благого творится на Руси с его помощью. И с нашей, - подчеркнул он.
– Мы - верные слуги государя. У вас будет время подумать об этом до следующей встречи.

...И вот четвертая встреча.

Слепов сидит у того же стола. Но теперь перед ним уже не стакан чая тарелка борща, принесенного из соседнего филипповского ресторана, знаменитого на всю Москву. Аппетитный пар приятно щекочет ноздри. Медников приносит салфетку, помогает заправить за воротник, рядом с тарелкой кладет увесистую серебряную ложку.

Феофил Алексеевич хлебает наваристый борщ, чмокает толстыми губами. Зубатов сидит против него и равномерным движением указательного пальца как бы вдалбливает издалека в его круглую голову каждое слово:

– Вы будете запросто приходить ко мне во всякое время, когда потребуется наша помощь.

– Сюда?!
– Слепов положил ложку, провел пальцем по губам.
– К вам в охранку?!

– Ну-ну, Феофил Алексеевич! Как вы неуважительно. Не в охранку, а в Охрану. Привыкайте.

– Но меня могут увидеть... Шпиеном посчитают.

– Шпи-е-ном, - скривил губы Зубатов.
– Этак, чего доброго, вы и меня назовете шпионом. А я поставлен охранять престол государя. Он для всех нас как отец в большой семье. Доводилось вам видать такие семьи, где все от мала до велика чтут старшего - родителя или деда, слушаются во всем. Так ведь в крестьянской жизни?

– Этак у меня самого на памяти...

– Вот и я об этом же толкую вам. Царь - отец империи, батюшка для всех нас. От него и порядок. А если без отца... Сыновья того и гляди из-за пустяков передерутся, снохи одна другой в волосы вцепятся, и пойдет потасовка! Водой не разольешь. Так?

– Да уж это как пить дать! Пойдет. В деревне бывало...

– А чтобы этого не случилось, надо бороться с ослушниками. Верно я говорю?

– Так-то оно так. Я сам - за царя-батюшку.

– Вот и выходит, что мы с вами - единомышленники.