– Но это же естественно, когда родители вкладывают деньги в детей, это не значит, что надо наводить в доме террор.

– Это трудно объяснить. Здесь, на западе, как правило, есть деньги – их тратят, нет денег – и так сойдет. Но практически никто не станет уродоваться годами из–за учителя математики. Она же изо дня в день приносила себя в жертву, вот и требовала постоянного подтверждения, что ее жертва не напрасна.

Керен окончательно стащила с себя платье, которое довольно хорошо скрывало четырехмесячный живот. Двадцать восемь лет, а напоминает беременную школьницу, подумал Барух. Потом она разделась окончательно и удалилась в ванную.

– Теперь ты.

Барух смертельно устал от этой дурацкой свадьбы, где, подчиняясь ритуальному политесу, надо обойти всех приглашенных, со всеми фотографироваться, с каждым перекинуться хоть парой слов. Большая часть гостей предпочла бы остаться дома, а не тащиться вечером на прием с несколькими строго отмеренными сотнями в конверте. Керен, на его взгляд, приложила уж слишком много усилий в подборе места и меню, чтобы ее свадьба не была похожа на другие.

Маман пожелала видеть его одноклассников, спросила о Роне, об остальных Залкиных, сыпала именами, но через двадцать лет Барух уже не помнил большинства, а маман, по всей видимости, тщательно готовилась к встрече, листала его увезенный в Канаду выпускной альбом, запоминала, как кого звали. Она вместе с Керен и Барухом, пожертвовав угощением, обходила гостей, всматривалась в лица, в одежду, в особенности в одежду более приличную, чем майки и джинсы. Конечно, ее платью и близко не было равных, что было констатировано с глубоким удовлетворением, после чего на лице маман воцарилось победно презрительное ко всему выражение столично–заморского аристократа, случайно попавшего в глухую провинцию.

Когда Барух появился в спальне, у него не было другого желания, кроме как забыться сном. Он думал, что Керен давно уже спит, но в спальне он ее не обнаружил.

– Керен, – позвал он в раскрытую дверь, но никакого ответа не было.

Вот черт, куда она подевалась, подумал он и начал спускаться по затемненной лестнице. Дом еще пах свежей краской и лаком после перестройки. До него донесся пряный аромат и слабые отблески огня. Со ступенек пониже открылся вид на салон, и Барух в первый момент не узнал собственный дом. Пол был усеян лепестками цветов, курящимися травами и мириадами маленьких свечей, разбросанных по полу и грозивших пожечь сухие цветы. Посередине на белой махровой подстилке, казавшейся шкурой медведя, восседала в позе лотоса ослепительная женщина, в которой угадывалась Керен. Подаренные маман бриллианты играли на ее слегка загорелом теле, отражая все огни сразу, ее небольшая грудь превратилась в восточное лакомство, подчеркнутое перекрестием ремешков. Между ног покоилась огромная алая роза. Выпирающий живот скрывало замысловатое макраме из плетеной кожи. Керен сделала ему знак приблизиться. Загипнотизированный, он стоял, не в состоянии понять, где он очутился.

Керен уложила его на шкуру и велела закрыть глаза. Он почувствовал, как она натирает его тело каким–то маслом. Постепенно в нем начало пробуждаться потухшее за долгий вечер желание, превратившееся, пока она добралась до кончиков пальцев на ногах, в полыхание огня, затмившее мерцание свечей. На секунду она исчезла, и по комнате едва слышно разлилась постепенно нарастающая знакомая с юности мелодия Битлз:

Love, love, love.

Love, love, love.

Love, love, love.[51]

Она положила руки ему на грудь и осторожно оседлала его бедра.

There's nothing you can do that can't be done.

Nothing you can sing that can't be sung.

Nothing you can say but you can learn how to play the game.

It's easy.[52]

Oн чувствовал, как проникает в нее все глубже и глубже.

Nothing you can make that can't be made.

No one you can save that can't be saved.

Nothing you can do but you can learn how to be you in time.

It's easy.[53]

Она двигалась медленно и нежно, из конца в конец по всей его длине, ее руки у него на груди. Он развязал тесемки макраме и положил свои руки на ее живот, потом медленно, повторяя изгибы тонких кожаных тесемок двинулся вверх.

All you need is love.

All you need is love.

All you need is love, love.

Love is all you need.[54]

Он достиг ее груди, ощутив напряжение сосков, и в тот же момент она дернулась, задохнувшись.

All you need is love.

All you need is love.

All you need is love, love.

Love is all you need.

Он обнял ее бедра. Керен возобновила движение, но сейчас она держала его глубоко внутри, двигаясь лишь короткими толчками.

Nothing you can know that isn't known.

Nothing you can see that isn't shown.

Nowhere you can be that isn't where you're meant to be.

It's easy.[55]

Он почувствовал, что достиг самого конца, и он знал, что она тоже находится на вершине. Его руки снова были на ее животе, ее ладони на этот раз легли поверх его ладоней.

All you need is love.

All you need is love.

All you need is love, love.

Love is all you need.

Теперь она просто раскачивалась на нем из стороны в сторону, вызывая ответные судороги.

All you need is love (all together, now!)

All you need is love (everybody!)

All you need is love, love.

Love is all you need (love is all you need).

Движение кончилось, кончилось время, пространство свернулось, в салоне образовалась мерцающая маленькими свечками черная дыра.