И вдруг он говорит, придвигая Шурке деньги:

– Я знаю, что ты не можешь найти работу...

Сумма значительная. То, ради чего она и старалась. Но вдруг что-то внутри заставляет ее отдернуть руки назад.

– Спасибо. Я не возьму.

Говорит, и сама приходит в ужас. Вангелис настаивает. И ей становится горько и не по себе от того, что за этим последует секс – с человеком, которого она не хочет. И не может заставить себя захотеть...

– Сколько тебе лет? – спрашивает она, догадавшись, наконец, что он значительно моложе, чем кажется на первый взгляд.

– Сорок восемь, – отвечает честно Макриянис.

– Сорок восемь?!

– А ты как думала?

– Ну, лет пятьдесят...

– Я знаю, что выгляжу нехорошо...

– Нет, хорошо. Нормально.

Он смеется. Отвозит ее домой и прощается. И деньги оставляет в ее кармане. И она вдруг понимает, что он неплохой человек, и ему самому неловко от того, что его накрыл кризис и ему одиноко. Шурка тянется к его полным губам и целует его долгим поцелуем.

А следующим вечером он отвозит ее – к себе домой. Шурка озирается в роскошной квартире и не узнает себя в зеркале: она какая-то высокая, лохматая, с раскрасневшимися щеками.

В постели с Вангелисом ей холодно.

– Ты не мерзнешь? – спрашивает он заботливо.

– Не мерзну, – откликается она, словно из могилы.

Ему не шестьдесят семь. И даже малоопытная Шурка замечает разницу в размерах – превосходство на стороне Греции. Но ее руки машинально ищут большой и теплый живот. Вангелис худощав и малоподвижен. Шурке предоставляется полная свобода – стараться самой. И она старается. Старается, как может...

Ничего, могло быть и хуже. Шурка удовлетворена тем, что все закончилось. И если закрыть глаза и сосредоточиться на собственных ощущениях, то это вполне переносимо. Это можно стерпеть, хотя у него гадкая, дряблая кожа, обвисший подбородок и душный запах тела. Это можно стерпеть...

И вдруг он говорит вполне серьезно:

– Ты моя единственная женщина. У меня никого нет, кроме тебя. И мне никто, кроме тебя, не нужен. Я очень тебя люблю, Сура. Мы всегда будем вместе.

И поскольку Шурка ни от кого раньше не слышала таких слов и не встречала подобной заботы, совесть начинает мучить ее сильнее... Сильнее... И сильнее...

– С Жекой нужно рвать! И немедленно... Это глупо. Не любовь же у вас! Ты не должна привязываться. Это комплекс начинающей проститутки – привязываться к каждому клиенту. Пусть он привязывается – и платит: в десять, в сто, в двести раз дороже! А потом ты бросишь его, и все равно найдешь того, кто платит больше. В данном случае больше платит грек, – решает Берта.

– Да, – соглашается Шурка. – Но я думала, что смогу совмещать. А я... у меня не получается. Это... нехорошо. Неловко.

– Понятно, – Берта делает жест отчаяния. – Поэтому я и говорю, что ты должна сделать разумный выбор. Не может быть и речи о том, чтобы тратить время на Жеку.

Говорит так уверенно, словно о собственном драгоценном времени. И Шурка решается.

Ей кажется, что расстаться с Жекой будет легко и просто. И вполне логично. Жека вообще не ее уровень. Шофер какой-то. Если бы Берта знала об этом, даже не опустилась бы до разговора о нем.

Вангелис хочет от нее верности, и он ее получит.

И вдруг Шурка вспоминает, что уже купила подарок для Жеки на Новый год, что мечтала об этом запахе на его коже. Вот так резко – они уже никогда не будут вместе.

На глаза невольно наворачиваются слезы. О его реакции она не думает. Ей кажется, что ему будет все равно, она – или другая. Она думает только о том, как сказать это попроще, но так, чтобы он ничего не узнал о Вангелисе и не передал Шнуру… Нужно придумать что-то. Какую-то убедительную ложь. Нужно придумать. Придумать... И Шурка не спит всю ночь.

Встречаются они у кафе «Визит» на площади Революции. Снег уже не валит комками, но холодно. Жека ждет ее у машины и зябнет. Шурка чувствует, как замерзли его маленькие ступни в ботинках тридцать девятого размера. У нее самой сороковый.

– Кофе? – предлагает он.

Они целуются. Жека небрит и выглядит усталым. Утром только вернулся, и глаза еще не отдохнули от напряжения ночной дороги. Шурка отказывается от кофе: объясняться в кафе, на людях, кажется ей ужасным.

Они едут к Шнуру. Все идет, как обычно, но Шурка понимает, что это в послений раз. Ощущение потери передается и Жеке, он вглядывается в нее и спрашивает:

– Ты меня ждала?

– Ждала...

У Шнура она не спешит раздеваться.

– Давай не будем сегодня.

– Что? Месячные? – смеется он, сбившись с ритма ее критических дней.

– Нет. Я... это. Я вообще-то попрощаться хочу.

Он понимает мгновенно. Останавливается посреди комнаты.

– Уходишь?

– Ухожу.