Собрание
вернуться

Шварц Елена Андреевна
Шрифт:

Глава 7 (продолжение — еще более бессвязное)

Влас: Милость в нас и с нами, Не прав ты, брат Давид. Давид: Мириады искр упали: Те — на море, и утонут, Те — во зверя, и застонут, Кто — во камень и орех, Тем, несчастным, хуже всех. Заключились вы в пределы тесные, Как вас вывесть, огоньки небесные? Я (раздумывая над их словами): В новом ковчеге плывем, На этот раз — ржавый линкор. Больше ничей за нами, Нет, не следит взор. Дверь захлопнулась милости, Цепь порвалась и связь. В этой покинутости — Что мы? — липкая грязь. Вода превратилась в пламень, Мы заперты и горим. Храм наш давно сгорел, Ныне сгорает Рим. Голубь с юным листом Не прилетит назад, Тает на дне морей Ледяной Арарат. Влас: Милость-то в нас и с нами, Ребе, подумай, отец. Это еще не конец. Давид: Пламя я вижу, пламя. Больше и нет ничего.

Глава 8. Еще другой взгляд

Они как стебли — Каждый прошел, возрос В кружащийся над головой цветок, И это — Бог. Где каждый забывает о себе, Где грешная травинка Вдруг видит, закатив глаза, Огромный шелковый купол над собой, Где сполохи и тихая гроза, Где этот переход и перелив — Где человек впадает в Бога, Как в обморок или в залив? Три стебелька в одном стакане, Плывущем в Тихом океане. Вертятся воды. Они как буквы разной крови Кружатся, не смыкаясь в Слово. Проходят годы.

Глава 9. Прогулки с ретортой

Еще желтей Адмиралтейства — Кленовый лист, еще чернее Нагой земли — идут матросы, В плечах печати золотые. О, цвет матросов — осень. Осень. И все ж они мне непонятны. Как, впрочем, все, как осьминоги. Со смесью бойкости и страха Иду по садику. В кармане Держу прозрачную реторту. И там, где нету никого, Смотрю на свет — как запотела! Но все же видно — что внутри Три крошечных танцуют тени: Раввин, и суфий, и святой. То, за руки схватясь, несутся, То пьют из одного стакана, То плачут, то о стены бьются, То застилает их туманом. Так сахар с горечью И с солью кислость В одном сосуде я смешала — Недаром Бёме снился мне И Парацельса я читала. Никто не видел? Нет, никто. И снова прячу их глубоко, Поближе к сердцу под пальто. Вдруг будто обожгло лучом, Блеснуло золотое око. Ужели я сама внутри, Ужели я подобна им — Сама кружусь в седой реторте И помню имя — Элохим. Эль, Иисус, Аллах, Эн Соф. Как крепко горлышко бутылки, Закрытый зев… неслышный зов… Глаза домов блестят, горят — Закатный золотится яд, И страшно мне с водой живой Брести под окнами пивной.

Глава 10. Вера заболела

Время идет, а мальчик не растет. Он смотрит в потолок И на Восток. Недвижный лотоса цветок. Положит Вера возле ног То яблоко, то молоко И говорит: поешь, сынок. Он пьет ночами кипяток, Он — лотос и живой цветок, А Вера перекрестит бок: Ох, сердце все болит, сынок.

Глава 11. Похороны и убийство на кладбище

Когда же Вера померла, И на Смоленское тихонько повезли, За ней плелись все три соседа. Они и плакали и пели И говорили: Вера наша Переселенье претерпела, У ней сегодня новоселье. Когда ее землей прикрыли, То поклонились они ей: Дай Бог тебе счастливого пути, От страшных демонов спасенья И в Господе упокоенья. И светлых ангелов, Закрыв руками лица, Просили ее душеньке помочь На первых страшных тропах, перегонах. И пожелали в новой ей квартире Соседей лучших, чем в сем бренном мире… И, не решаясь Веру так оставить, Они стояли там, как три свечи. В те времена (после войны) В обширных склепах жили Не привиденья и крылатый мышь, А злобные грабители ночные. Им было любо средь гниенья, тленья Нечистыми глазами поводить. А в них самих, Как во гробах далеких гадаринских, Жили духи. Только кто б Им приказал войти Не в стадо — в стаю Мусорных ворон. Иль в сонмище смоленское лягушек И броситься в болотистую речку. Да некому…не время… Вот они, Не различая утра, дня и ночи, Пьют самогон из черепа гнилого, Вот — точат нож о каменные плиты. Вдруг они Увидели сквозь дырочки и щели Светящихся на воздухе весеннем Тех старцев и промолвили: ужо! Они их цепко, быстро окружили И порешили Кастетом, и удавкой, и ножом. А те едва позвать успели Бога, Как их уже присыпали листвой. Так с Верой и в земле не разлучились. А в следующую ночь была облава, И демоны бандитов все вошли В наганы, пистолеты, револьверы И сами же себя перестреляли. А старцев ангелы, Подняв толпою тесной, В сиянье унесли Страны небесной. В одно сиянье — В разные углы.

Глава 12. В опустелой квартире

В квартире брошенной ветшает всё — И мертвый Голем на полу, листы Корана. Мальчик, сидя на пороге, Окаменев, достиг Нирваны. И сотни голубей тогда Через трубу вовнутрь рванулись И, как лиловая вода, Кружились, гулькая, волнуясь. Всё превратилось в гулкий клекот, Крыловорот… Всё заколотят, всё захлопнут, И только минус-свет живет. ………………… Вдруг всё умолкло. Встрепетало. Ударил луч, и свет погас — Дух древний новый небывалый Сошел — и вот уйдет сейчас. И в непереносимо ярком свете Тогда спустился Иисус, И, маленького Будду взяв, Унес на небо легкий груз. И царство Духа наступает На небе, море, на земле, И гул колоколов не тает, Трепещет в бедной голове.

март — апрель 1996

ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР

ХОККУ

Два хокку на тему Поста

Фигу супу я Показала: выкуси! Что? Съел? Пост у нас. Приближаться к Богу, Как праведника кожа К кости, — день за днем.

Три хокку на тему харакири

Харакири — ты Птицей в животе кричишь: Выпусти меня! Харакири — ты В темноте растешь дитем. Скоро. Ой-ой-ой! Умер самурай. Пляшешь весело над ним, Харакири — ты.

Три хокку на тему каратэ

Каратэ люблю Больше, чем стихи, теперь. Только подойди! Ночью каратэ Слаще мне всего теперь. Только подойди! Молния ли я? Спросит самурай, смеясь, И ударит в лоб.

1980-е годы

Последнее хокку

На темной улице Злой одинокий фонарь Погаснет вот-вот.

1996