Стихотворения
вернуться

Гюго Виктор
Шрифт:

Париж, ноябрь 1834

«Ну да, мечтатель я…»

Ну да, мечтатель я, товарищ златоцветам, Что в трещинах стены растут нередко летом. Мне собеседники — деревья, ветр, вода. Они — друзья мои. И майским днем, когда Свой аромат струит налившаяся ветка, С желтофиолями беседую нередко, С плющом советуюсь и с васильком простым. Созданье чудное, что мнится вам немым, Ко мне склоняется, моим пером здесь пишет. Что слышал встарь Рабле, то слух мой ныне слышит; Я вижу смех и плач; все слышу, как Орфей. Пусть не дивит вас то, что в щедрости своей Природа говорит мне вздохом несказанным. Я внемлю голосам, мне родственным и странным. Ведь прежде, чем начать концерт священный свой, И куст, и воробей, и ключ в лугах живой, Могучий бас дубрав с оркестром вечно новым Всех крыльев, венчиков — меня встречают словом; Я — завсегдатай, свой в оркестре дивном том. Мечтатель я; не то б лесным был божеством. Благодаря во мне царящему покою, Тому, что тихо я беседую с листвою, С лучом и с каплями дождя, спустился я Так глубоко, достиг той бездны бытия, Где чуткость дикая трепещет, как от боли, — И даже мухе страх я не внушаю боле! Былинка зыблема волнением всегда, Но приручить ее не стоит мне труда; В присутствии моем и розы со шмелями Своими заняты различными делами. Порой сквозь легкую ветвей тенистых сеть Приближу к гнездам я лицо, чтоб подсмотреть, И в птичке-матери не более тревоги Я вызову, чем бог, к нам заглянув в берлоги, В нас вызвал бы самих; не пробуждаю гнев Я в строгих лилиях, не в пору подоспев, Лишь поцелуи дня заставят их раскрыться; Меня стыдливая фиалка не дичится: Я друг красавицам, я скромен и не строг. Небесный ветреник, беспутный мотылек Мнет весело цветок, с него не улетая, Когда я прохожу в тени ветвей, мечтая; А если вздумает тот скрыться под травой, Заметит мотылек: «Не бойся! Это свой».

Ле-Рош, август 1835

«Поэту надлежит…»

Поэту надлежит, любя лазурь и тень, Душою трепетной, сияющей как день, Всех за собой ведя, гоня от всех сомненье, — Певцу чудесному, чье жаждут слышать пенье Мечтатель, женщина, любовник и мудрец, — Быть яростным подчас и грозным наконец. Когда порой мечтать над книгой вам случится, В которой все пьянит, ласкает и лучится, В которой для души найдется всюду мед И каждый уголок сиянье неба шлет; Среди поэзии высокой и смиренной, В священной тишине, где взрос цветок бесценный, Где слышно, как текут ручьи воды и слез, Где строфы птицами с окраской пестрой грез Летают и поют любовь и упованье, — Вам должно иногда познать и содроганье, Вдруг увидав, как, дик и страшен для живых, Из мрака хищником выходит грозный стих. Поэту надлежит, с его посевом щедрым, Подобным быть лесов зеленым, чудным недрам, Любимым птицами, лучами, ветерком, Прелестным, — где вы вдруг встречаетесь со львом.

Париж, май 1842

ПЕРВОЕ МАЯ

Все о любви твердит. А вот и розы мая. Все помыслы — о ней. Пою не умолкая. О май! Твоя любовь — грусть, радость, ревность. Ты Вздыхать заставил лес, зверей, пичуг, цветы. Минувшей осенью на гладком стане клена Я вырезал девиз, и дерево влюбленно Поет его теперь, качая головой, Забыло автора и выдает за свой. Пещеры щурятся, задумались старухи, Сложив сердечком рот, к насмешкам соек глухи. И воздух сладостный — иль это мнится мне? — Признаний полн: их вновь равнина шлет весне, А нежная трава — лазури ясной, чистой. И, щедрая в любви, в тот небосвод лучистый, В смятенье радостном, все больше влюблена, На крыльях бриза шлет зеленая страна Свой поцелуй весне и льет благоуханья. В цветах кармин, шафран, индиго. Их дыханье Летит все вдаль, летит — и шепчет: «Я люблю»; Их пятна всех цветов повсюду я ловлю — В овраге, на лугу; канава — что куртина. И, аромат отдав, хранит цветы долина, Как будто страстный стон, вздох нежности своей. Все, все, что ловит май, смеясь среди ветвей, Признания любви болтливой, полной жара, Природа занесла на гладкий лист бювара! Звучит в лесу рондо, звенит и триолет — То птицы феям шлют невнятно свой привет. Все любит, сумеркам доверив эту тайну, Все признается в ней. Я раз слыхал случайно, Как север, юг, восток и запад на заре — Плющ, изгородь в цветах, ручей, весь в серебре, Звенящий ключ, и дуб, и теплый берег моря — Все пело с ветрами, четверостишьям вторя.

Сен-Жермен, 1 мая 18…

«Мой стих вспорхнул бы над лугами…»

Мой стих вспорхнул бы над лугами, Нашел бы он ваш сад и дом, Когда бы мог взмахнуть крылами, Как птица в небе голубом. Горячий, чистый, словно пламя, Он отыскал бы ваш очаг, Когда бы мог взмахнуть крылами, Как мысль, пронзающая мрак. Летел бы всюду он за вами, То весел, то печален вновь, Когда бы мог взмахнуть крылами, Как вечно юная любовь.

Париж, март 18…

ПЕСЕНКА

(«Вам нечего сказать мне, право…»)

Вам нечего сказать мне, право, — Зачем же встреч со мной искать? Зачем так нежно и лукаво Меня улыбкою смущать? Вам нечего сказать мне, право, — Зачем же встреч со мной искать? Вам не в чем мне тайком признаться, Зачем тогда бродить со мной, Зачем руки моей касаться, Томясь неведомой мечтой? Вам не в чем мне тайком признаться, Зачем тогда бродить со мной? Вам, видно, скучен я? Но сами Зачем спешите вы ко мне? Как радостно и страшно с вами Встречаться вновь наедине!.. Вам, видно, скучен я? Но сами Зачем спешите вы ко мне?

Май 18…

«Вчера повеяло дыханьем свежим ночи…»

Вчера повеяло дыханьем свежим ночи, Дремавшие весь день запахли вновь цветы, Звучала птичья трель все глуше, все короче, И ярче ярких звезд твои сияли очи, И юной красотой весну затмила ты. И голос мой был тих. Слагает вдохновенно Свой самый нежный гимн душа в вечерний час. Вдыхая чистоту той ночи незабвенной, Я для тебя у звезд просил весны нетленной, Я у твоих очей просил любви для нас.

Май 18…

«Мы в вишенник густой забрались вместе с ней…»

Мы в вишенник густой забрались вместе с ней. Рукою, мрамора паросского нежней, Она согнула ветвь, взобравшись без усилий На дерево. И я увидел, о Вергилий, Как солнца луч, дрожа, к девичьей груди льнет. А пальчики ее искали алый плод, И вишня, огоньком блестя в кустах, манила. Взбираясь вслед за ней, я видел ножку милой… «Молчите!» — мне в ответ на страстный взгляд шепнув, Она запела вдруг. Но, перлами блеснув, Диана дикая меня не испугала, Когда из уст в уста мне вишню предлагала. И, ртом смеющимся припав ко рту, что звал, Я вишню упустил и поцелуй сорвал.

Триэль, июль 18…

«Твоею волею то молод я, то стар…»

Твоею волею то молод я, то стар. Как солнце, что дарит лазури блеск и жар И золотые дни шлет после дней ненастья, Ты наполняешь жизнь то тьмой, то светом счастья. В плаще сияющей и нежной чистоты, Как в белой лилии укрывшись тайно, ты Мой ослепляешь взор своей душою ясной И кажешься сама мне лилией прекрасной. Ты улыбнешься мне — мой бог, я весь в огне! Когда в кругу чужих ты вдруг бросаешь мне: «А, сударь, здравствуйте!» — и тихо: «Мой любимый!» Иль, кинув нежный взгляд, проходишь молча мимо, — Я оживаю, горд, и славен, и велик! Один твой взгляд меня преображает вмиг, И отблеск глаз твоих в моих глазах таится, И, как в листве лесной трепещут крылья птицы, Дыханье радости в моих речах живет. Я весел, я смеюсь, без горя, без забот, Пою с безоблачным лицом — я снова молод!.. Но если, твоего почуяв сердца холод, Загадку странную всю ночь в душе таю — Зачем из рук моих ты вырвала свою? — Я мучаюсь: что с ней? Что сделал я, безумный? И как могла она в толпе, в гостиной шумной, Неслышно для других сказать мне все же «вы»? И если нежный взор твой холоден, увы, Как небо синее, где тучка пробежала, — Я чувствую, мой друг, — тоска мне сердце сжала; Я ухожу, согбен, состарившийся вмиг, Как будто надо мной декабрь, седой старик, Склонившись, савана отряхивает клочья… Как волк в нору, к себе я возвращаюсь ночью. Да, старость и печаль по возрасту равны, — Следами их мои черты испещрены, И горе на лицо кладет свой отпечаток… Мне в счастье двадцать пять, в тоске — седьмой десяток.