И эту ску­ку!

Мы по­имен­но вспом­ним всех,

Кто под­нял ру­ку!

Что и сбы­ва­ет­ся. Под­няв­шие ру­ку — ве­ли­ко­душ­но пре­досте­ре­га­ют те­перь от «све­де­ния сче­тов». Что ж, месть — лишь пер­во­быт­ный ин­стинкт. Мож­но и не сво­дить. Но ра­ди ис­то­ри­че­ской прав­ды, ра­ди спа­си­тель­ной ис­ти­ны, ра­ди ду­хов­но­го здо­ро­вья на­ших по­том­ков сче­ты эти долж­ны быть — во всей пол­но­те — пред­став­ле­ны.

Как тре­пет­но по­эти­че­ский мир про­ти­во­сто­ит ми­ру ор­де­ров и пе­ча­тей в по­свя­щен­ной па­мя­ти Да­нии­ла Харм­са «Ле­ген­де о та­ба­ке»! Мир ска­зоч­ный — и мир, где ска­зоч­ни­ка уби­ва­ют.

А мо­жет, сно­ва все на­чать

И бро­сить этот вздор?!

Уже на ор­де­ре пе­чать

От­тис­нул про­ку­рор...

Нач­нем ина­че — пять зай­чат

Ре­ши­ли ехать в Тверь...

А в дверь сту­чат,

А в дверь сту­чат —

По­ка не в эту дверь.

И хо­тя ско­ро «в дверь сту­чат, на этот раз к не­му»,— во­об­ра­же­ние ав­то­ра, ис­чер­пав ес­те­ст­вен­ные сред­ст­ва к со­про­тив­ле­нию, при­бе­га­ет к сверх­ъес­те­ст­вен­ным.

Но Пар­ка нить его тай­ком

По-преж­не­му пря­дет,

А он ушел за та­ба­ком,

Он вско­ро­сти при­дет.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Он был в Си­би­ри и в Кры­му,

А опер ка­ж­дый день к не­му

Сту­чит­ся, как ду­рак...

И мно­го, мно­го лет под­ряд

Со­се­ди хо­ром го­во­рят —

Он вы­шел пять ми­нут на­зад,

По­шел ку­пить та­бак...

Ни од­но, мо­жет быть, про­из­ве­де­ние Га­ли­ча так пол­но не рас­кры­ва­ет его по­эти­ки, как «Ко­ро­ле­ва ма­те­ри­ка» — пес­ня про Бе­лую Вошь.

Не­ров­ный доль­ник, па­ры строк риф­му­ют­ся че­рез од­ну, текст изо­би­лу­ет по­вто­ра­ми, встав­ные сю­же­ты и от­дель­ные под­роб­но­сти из­бы­точ­ны. Связь ме­ж­ду час­тя­ми под­черк­ну­то гру­ба («го­во­рят, что...» — «а еще го­во­рят...»). Но в раз­ма­ши­стой не­бреж­но­сти ис­пол­не­ния как раз и во­пло­ща­ет­ся мас­штаб­ность за­мыс­ла.

Для за­ру­беж­но­го из­да­ния бы вы­бран со­кра­щен­ный ва­ри­ант тек­ста бал­ла­ды. Га­лич, воз­мож­но, сам был сму­щен не­ко­то­ры­ми длин­но­та­ми и по­вто­ра­ми. Стран­ное де­ло: этот-то со­кра­щен­ный текст ка­жет­ся — в от­ли­чие от про­стран­но­го! — за­тя­ну­тым. То есть из­бы­точ­ность об­раз­ная и сю­жет­ная — не­отъ­ем­ле­мое со­дер­жа­тель­ное свой­ст­во этой бал­ла­ды.

А ведь та­кая из­бы­точ­ность, щед­рость изо­бра­жае­мо­го, та­кой взгляд на бы­тие — с точ­ки зре­ния как бы са­мо­го бы­тия, лю­бую­ще­го­ся со­бой,— есть чер­та древ­не­го эпо­са, стиль «Илиа­ды»! Но пе­ред на­ми ла­гер­ный ад, и это — эпос на­из­нан­ку, ад­ский эпос, эпос не­бы­тия. Бы­тие эпо­са лю­бу­ет­ся со­бой. Не­бы­тие у Га­ли­ча ужа­са­ет­ся са­мо­му се­бе.

Вот и за­ин­те­ре­со­ван­ный со­вре­мен­ник сви­де­тель­ст­ву­ет: «Для нас... Га­лич ни­как не мень­ше Го­ме­ра. Ка­ж­дая его пес­ня — это Одис­сея, пу­те­ше­ст­вие по ла­би­рин­там ду­ши со­вет­ско­го че­ло­ве­ка» (см. А. Га­лич. Ко­гда я вер­нусь. Пол­ное со­б­ра­ние сти­хов и пе­сен. Франк­фурт-на-Май­не, 1981, с. 8). Срав­не­ние с Го­ме­ром все­гда не­кор­рект­но, од­на­ко и мы — срав­ним­ся ли с вои­на­ми, слу­ша­те­ля­ми аэда? Так что про­пор­ция со­блю­де­на. Эпос не­бы­тия на­сле­ду­ет сол­неч­но­му эпи­чес­ко­му бы­тию.

И как под­роб­но вы­пи­сан щит Ахил­ла, при­чем изо­бра­же­ния на щи­те вы­рас­та­ют до це­ло­го кос­мо­са,— так ло­зунг «Сла­ва тру­ду!», ко­щун­ст­вен­но зву­ча­щий на ши­ро­те ГУ­ЛАГа, по­вто­ря­ет­ся и пе­ре­ос­мыс­ли­ва­ет­ся в бал­ла­де, по­во­ра­чи­ва­ясь к слу­ша­те­лю или чи­та­те­лю раз­ны­ми свои­ми гра­ня­ми.

Го­во­рят, что од­на­ж­ды, в три­дцать седь­мом,

В том са­мом ли­хом го­ду,

Ко­гда в тай­ге на всех язы­ках