За­чем ему это нуж­но? У не­го «все бы­ло». И так да­лее.

Мо­жет, и нуж­но-то бы­ло не ему... По­этов не спра­ши­ва­ют.

Что зна­чил Га­лич для ме­ня, лич­но с ним не зна­ко­мо­го, и для час­ти на­ше­го по­ко­ле­ния, ко­му сей­час 35-40 лет?

Юность, на­ча­ло взрос­ле­ния, при­об­ще­ние к по­эзии при­шлись для нас на пер­вую по­ло­ви­ну 70-х. Ил­лю­зии «от­те­пе­ли» поч­ти не ус­пе­ли кос­нуть­ся нас. Но это же убе­рег­ло от мно­гих раз­оча­ро­ва­ний. Оча­ро­вы­вать­ся бы­ло не­чем. И, к при­ме­ру, во­прос о ро­ли Ста­ли­на в ис­то­рии ни­ко­гда не сто­ял для нас так бо­лез­нен­но, как по сей день сто­ит для стар­ших по­ко­ле­ний. Во­об­ще всту­п­ле­ние на­ше, так ска­зать, в жизнь со­про­во­ж­да­лось чув­ст­вом без­на­деж­ной яс­но­сти.

Идео­ло­ги­че­ское ос­ле­п­ле­ние нам не уг­ро­жа­ло, нам уг­ро­жал ци­низм. В стра­не ведь ра­бо­та­ла не толь­ко вто­рая эко­но­ми­ка, но и вто­рая мо­раль. Во­ров­ст­вом и бла­том об­ще­ст­во спа­са­лось от за­то­ва­ри­ва­ния и де­фи­ци­та. Рав­но­ду­ши­ем — от мо­раль­но­го ко­дек­са Пав­ли­ков Мо­ро­зо­вых. Все по­мал­ки­ва­ли да по­гля­ды­ва­ли в сто­ро­ну. Ес­ли нам че­го не­дос­та­ва­ло, то не столь­ко ин­фор­ма­ции, сколь­ко ук­ре­п­ляю­ще­го об­ще­ния со стар­ши­ми опыт­ны­ми свер­ст­ни­ка­ми.

Ме­ж­ду тем го­ло­са ге­ро­ев «от­те­пе­ли» зву­ча­ли все не­уве­рен­ней и глу­ше. Вре­мя бы­ло вяз­ким, как в дур­ном сне. Ста­но­ви­лась мод­ной вы­вер­ну­тая на­из­нан­ку «внут­рен­няя сво­бо­да»: не как не­за­ви­си­мость, а как оп­рав­да­ние не­сво­бо­ды внеш­ней, как ка­пи­ту­ля­ции пе­ред об­стоя­тель­ст­ва­ми. То бы­ла за­ве­до­мо сла­бая по­зи­ция. Гу­би­тель­ной ста­ла она не толь­ко для об­ще­ст­вен­но­сти, но и для по­эзии с ее жан­ро­во-вро­ж­ден­ным строп­ти­вым ду­хом. Ис­клю­че­ния под­твер­жда­ли пра­ви­ло. Су­дя по стра­ни­цам пе­чат­ных из­да­ний, с 1966 — го­да смер­ти Ан­ны Ах­ма­то­вой — куль­тур­ная тра­ди­ция рус­ско­го сти­ха мель­ча­ла и раз­ме­ни­ва­лась.

Га­лич от­крыл­ся нам имен­но как по­эт. Че­ст­ное, злое об­ще­ст­вен­ное зву­ча­ние его пе­сен обес­пе­чи­ва­ло их под­лин­ность, не ис­чер­пы­вая су­ти. Ду­хов­ная куль­ту­ра тех лет, бес­спор­но и не­об­ра­ти­мо уг­луб­ляв­шая­ся под прес­сом стес­не­ний, од­но­вре­мен­но ком­про­ме­ти­ро­ва­лась не­до­го­во­рен­но­стью, дву­смыс­лен­но­стью, по­лу­прав­дой. То­гдаш­ние муд­рые со­ве­ты не пи­сать «в лоб» скры­ва­ли му­чи­тель­ную не­спо­соб­ность на­зы­вать ве­щи свои­ми име­на­ми. По­эзия Га­ли­ча бы­ла сво­бод­на от это­го ра­ка лег­ких. Но ведь лег­кое ды­ха­ние в при­ро­де ли­ри­ки от ве­ка. И не са­ма ли по­эзия, не ее ос­во­бо­ж­даю­щая при­ро­да — ис­ход­ный по­бу­ди­тель­ный мо­тив то­го «чу­да», что про­изош­ло с Алек­сан­дром Га­ли­чем?

...Но все то, что слу­чит­ся со мной по­том,-

Все от­сю­да бе­рет раз­бег!

Здесь од­на­ж­ды оч­нул­ся я, сын зем­ной,

И в гла­зах мо­их свет воз­ник.

Здесь мой пер­вый гром го­во­рил со мной,

И я по­нял его язык.

Вью­га ли­стья на крыль­цо на­ме­ла,

Глу­пый во­рон при­ле­тел под ок­но

И вы­кар­ки­ва­ет мне но­ме­ра

Те­ле­фо­нов, что умолк­ли дав­но.

Ост­рые при­сту­пы вос­по­ми­на­ний о дет­ст­ве, о ран­ней юно­сти — час­то знак не­до­воль­ст­ва со­бой. Че­ло­век за­блу­дил­ся в сво­ем взрос­лом вре­ме­ни. Об­ра­ще­ние к дав­но про­шед­ше­му ос­та­нет­ся един­ст­вен­ной за­руб­кой на пу­ти, един­ст­вен­ным ука­за­те­лем.

И вне­зап­но об­ре­тая чер­ты,

Ше­пе­ля­вит озор­ной ше­по­ток:

— Пять-три­на­дцать-со­рок три, это ты?

Ров­но в во­семь при­хо­ди на ка­ток!

Пля­шут га­ло­чьи сле­ды на сне­гу,

Ве­тер став­нею сту­чит на бе­гу.

Ров­но в во­семь я прий­ти не мо­гу...

Да и в де­вять я прий­ти не мо­гу!

В сти­хо­тво­ре­нии «Но­ме­ра» все это вы­ра­же­но чис­то ли­ри­че­ски, то есть че­рез со­стоя­ние ду­ши, че­рез па­мять и грусть: без обоб­ще­ний, без при­вле­че­ния внеш­них объ­яс­няю­щих об­стоя­тельств. Имен­но ли­ри­ка — та об­ласть, где мож­но «в чис­том ви­де» на­блю­дать про­бу­ж­де­ние, вто­рое ро­ж­де­ние лич­но­сти.

В дру­гих сти­хах об­стоя­тель­ст­ва и обоб­ще­ния вы­сту­па­ют от­чет­ли­во, но по­рой и там не пе­ре­ста­ет зву­чать лич­ный, ли­ри­че­ский мо­тив.

Но од­на­ж­ды в ду­бо­вой ло­же

Я, по­став­лен­ный на пра­веж,

Вдруг уви­дел та­кие ро­жи —

По­страш­ней кар­на­валь­ных рож!

Не мед­ве­ди, не львы, не ли­сы,