– Да, Данила, ты тонко разгадал.

– Тут нечего разгадывать, всё явно делается.

Я по воскресеньям ходил по разным храмам и смотрел, хто как молится. Но везде всё фальшь, везде бог – денежка, одне евреи настояща молются, толькя чувствуется, что оне без пастыря. За всю свою жизнь чувствую, что у старообрядцев и у евреяв что-то есть сурьёзноя, но старообрядцы тоже пошли за денежкой. И всё рассыпается, с каждым днём боле и боле ныряют в пропасть, мало хто стал одумываться, дай побольше деняг – и всё забросют.

Буенос-Айрес уже не тот город, что был тридцать лет тому назадь. Раньше было тихо и спокойно, чичас понаехали со всех здешных стран бедноты, да и со всей страны съехалась вся беднота. Пошла грабёжь, убийство, насильство, наркотики – ужась! Везде опасно. Мне всё надоело. Кажду пятницу к нам приходил поп и с нами беседовал. Однажды подсял возле меня, стали разговаривать, он мне говорит:

– Вы быстро у нас прославились, скоро будете звездой.

– Откуда ето вы взяли?

Смеётся:

– Нам всё известно.

Думаю: откуда всё ето, неужели за мной следют? И стал присматриваться. Да, я заметил: ето начальник сторожав, тот самый, что мня принял, Соса, он особенно был со мной вежлив, и он дал мне работы разгружать, часто беседовал со мной, видел, что я ни с кем не связываюсь, со всеми по-хорошему, и всё передавал попу. Поп был добрый, он мне сказал:

– После каникулов у тебя будет много работы, мы тебе поможем.

Но у меня сердце разрывалось, и я часто плакал. Юра ето видел и сочувствовал, уговаривал:

– Данила, вижу, что ты весь израненный.

– Юра, жить неохота, но жалко детей, и Марфа уехала беременна, хто за ней будет ходить? Чувствую, что-то не то.

– Да Данила, перестань беспокоиться, там мать, сёстры, дочь, сыновья.

– Да, ето так, но сердце не на месте.

Звонит Алексей с Уругваю, спрашивает, как у меня обстановка. Я не вытерпел, заплакал и сказал:

– Жить неохота, и мне обидно, что так поступили. Значит, всё моё старания ничего не стоит, как хошь, так и помирай, нет у меня ни жены, ни детей.

– Тятя, прости, мы уже покаялись, что так поступили. И ишо одна новость: я женюсь, беру у Агафона Маркеловича, у твоего старого друга детства, её звать Федосья Агафоновна. Хочу пригласить тебя на наш брак [226] , но мене Коля запретил вконес тебя приглашать, говорит, ежлив ты приедешь, никакой свадьбы не будет. И вот как хошь, ничего не могу сделать, охота, чтобы ты был на моём браке, но не дают.

– Ладно, Алёша, спаси Господи, что позвонил и известил, всё-таки кака-то отрада. Ну что, играйте свадьбу, но мне охота потеряться без вести и никому больше не мешать в жизни.

– Тятя, прости.

– Бог простит.

Через неделю звонит снова Алексей, уже после свадьбе.

– Тятя, уже свадьбу сыграли.

– Ну что, хорошо.

– Тятя, я тебе звоню и хочу попросить: приезжай, надоело смотреть на ети все несправедливости, устроимся сами себе и будем строить свою деревню. Рыба в цене, добьёмся земли и будем жить. Толькя ты ето сможешь сделать. Я надеюсь, приезжай. Передаю трубку маме.

– Здорово живёшь, Данила.

– Здорово! Как ты там, шибко хорошо?

Ей, видать, неудобно, молчит.

– Приезжай.

– Дак я там не нужон, прости. Мой сын любимый женился, и мне нельзя приехать на свадьбу. Хорошо, да?

– Но мы же не виноваты.

– Полником виноваты. Ета рана не заживёт.

– Данила, прости, приезжай.

Я ходил ети дни мучной [227] , не знал, что делать. Рассказал всё Юры, он посоветовал:

– Данила, езжай, ето твоя жана.

– Хорошо, поеду. Поехали со мной, будем рыбачить, хоть не така рыбалка, как была у тебя, но всё равно рыбалка.

Юра собрался, поехали.

Алексей встретили в Пайсанду с невесткой, их привёз Тимофейкя. Да, невестка красива, весёла, но мне в деревню нельзя ехать, нас оставили в гостинице. На другой день в пятницу все с деревни приехали на свою торговлю, и Марфа приехала с ними. Приходит ко мне, здороваемся, ничего не рассказыват, неудобно, но сказала:

– Езжай к Андрияну, и как-то ищите, где устроиться.

– А где Андриян?

– На Арапее, где ты рыбачил.