Это, повторюсь, самые даровитые. Остальное – без протокола. Школа жизни.

Оба творилы, значит, поэты-почвенники. Ну, знаете: слёзки-берёзки... шуры-муры... Гонораров – кот... Даже и совсем... Замыслили роман обоюдоострого сюжета эпохи... Сели под Клином, на даче. Пиво – день, неделя... Толку... В туалет с «Клинского». П и сать – тут как здесь, а вот пис а ть – вас как не бывало... Негра им подавай, литературного, паразитировать талант в прозе. Пендер: звони Ширялову. Мой псевд о ним.

...Сели втрёх. Обсудили. Вычленили. Обстругали. Добавили. То что. Хотя... Урезали. Ну, две недели ни... А тут... только по первой – Лиза. Пендеревская. Тоже... И пошла, училка: про мигалку уберите – бред... Дюма не склоняется падежами... зиндан никто не знает...

Мы её – рыбу жарить, типа. Она снова: купите бюст галтер, мальчики, зима скоро, на меху чтоб. Те – ржать... почвенники. А я сбегал. Последние отдал. Утеплил под её номер... И наш роман пошёл. Догоняете?..

До выхода – избегаю... Но вам, ладно – «Бедная Лиза». Заява на «Букера».

Май - декабрь 2010 г.

МИНИ ат ЮРЫ

...Может, так и бывает. Может, так и находят друг друга...

В абсолютной непроглядности судьбы, как разведчики в абсолютной тьме и тишине, идут, выставив вперёд левую руку, идут, не зная, что движутся навстречу, идут, пока руки не встретятся...

* * *

Молодые, когда всё впервой, всё страшней, ощущения и чувствования не затёрты опытом, всё переносят, казалось бы, острей. Боль, страх, голод, жажду любви и само её ядро – близость...

С годами, в старости, узнаётся, что нет. Не так.

Всё переносится, чувствуется, осмысливается – переживается – сильнее, чем когда молод. Даже простой зуб вырвать... Не говоря уж про любовь. Много сильнее!

Кроме, может быть, ухода близких.

* * *

Александр Сергеевич Пушкин набирался ума и полезных знаний не только в лицеях и салонах. Это я для себя вывел. Не согласен кто – выведи своё.

Василиса Егоровна, комендантша из «Капитанской дочки» - помнишь? – судила просто: «...разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи».

С какой стороны не глянь - всё по справедливости... Народная мудрость – там и набрался.

* * *

К шестидесяти старого в себе ничего не чувствовал. И дёрнул чёрт – не без кокетства – поиграть в старость. Ноги волочить, неаккуратно мочиться, сморкаться. Хромать пуще, демонстрировать одышку...

К семидесяти всё наигранное стало органичным, естественным. Добавилось ещё многое, и усилилось. И назад – уже ходу нет: доигрался хрен на скрипке...

А всё потому что!

* * *

Разобраться, что с отцом, хотела. Подсовывала то, другое – прочти...

Прочёл: «...изначальный штрих // остаётся нанесённый // золотом крови, сияющий. // Желание идеальной жизни». Джим Моррисон.

Не пускал к себе, гордец жалкий, считал маленькой. Ничего не понял. Пока не увидел в глазах не дочернюю жалость, а кромешную беспомощность и отчаянье...

Жена крепче, навидалась...

– А не слетать ли нам на джазовый фестиваль? – И ей – одинаково – что в сад «Эрмитаж», что в Голландию... Лишь бы в глазах свет... Появился.

* * *

В подражание классику

Три вокзала – шебутное место.

Пошёл на Курский. Оказался под пальмами у входа в ресторан. Их две стояло, в кадушках. Пыльные как самум. А креолок, что мужики говорили, ни одной.

– Иди... на Ярославский, – послал швейцар, – там. Они.

Этого недоноска с рожей вышибалы, в мундире с позументами, он тоже послал. И заснул под пальмой, что погуще листвой.

Приснились Мюллер и Штирлиц. В мундирах. Штирлиц - он по легенде напрямую не мог – вежливо так швейцару:

– Was ist das, donner Wetter! – Тот по карманам шарил...

...Спустился к Яузе. Дебаркадер «Салон У тех». Взяли японской судомойкой – так глаза заплыли...

* * *

Пригласил на работу. Напирал, что золотое дно. В условиях народившегося капитализма.

...Офис. На двери, где отдел кадров – по-ихнему: О’К! Ну-ну...

Через неделю – налоговая. Пока рылись в сейфах да компьютерах – утёк. «Сделал шустрые ноги...» Как при социализме.

* * *

На качелях