Шрифт:
— Это надо прекратить, — прошипела Анафема вслед удаляющейся парочке, стоя на крыльце школы Святого Иосаафа и кутаясь в кашемировый палантин.
Я часто плакала у окна. Я не просила утешения, я не хотела внимания. Я не помню, как я оказалась в Доме. Я помню только огромное и тяжелое чувство одиночества. Оно было какое-то отчаянное, безысходное, невосполнимое, в два раза хуже обычного. Словно выдернули на один счастливый миг, показали краешек счастья, а потом снова низвергли в самую середину тьмы и удушья. Мне дали хлебнуть тепла и спокойствия, а потом снова сдали в ад.
Меня теребили воспитатели, иногда ко мне приглядывались дети. Я вырывала руки и отворачивалась. И только ты молча подарил мне печенье. Одно сахарное печенье, которое приберег с полдника. Я тогда ничего не ела, потому что не могла повернуться лицом к людям и проявить слабость — открыть голодный рот. Твое печенье спасло мне жизнь. Спасибо тебе.
Глава четырнадцатая. По любви
Зима пришла в город Б. Она завалила улицы сугробами, заставив крошечные экскаваторы городских служб трудиться без остановки день и ночь.
На Главной площади развернулось веселье. С конной базы резво прискакали тонконогие молодые жеребцы и приплелись кобылки постарше, запряженные в кареты. Кареты были круглые, как из сказки про Золушку, и столь щедро украшенные мигающими огнями, что способны были вызвать эпилептический приступ у фланирующей толпы. Они катали детишек и взрослых, пьяных и трезвых, по площади и до заданного клиентом пунктом назначения. Последнее, конечно, за отдельную плату. Толпа поедала шашлык, готовящийся тут же, покупала воздушные шары и мигающие рожки, каталась на скрипучих каруселях и с горки. Горка была вовсе не горкой, а огромной заледеневшей кучей снега, приводившей в восторг малышей.
Соня стояла у фонтана, укутанного на зиму в полиэтилен, запрокинув голову назад и открыв рот. Она старалась поймать языком снежинку.
— Помни про цементный завод, — заметил ей Кирилл, затянувшись сигаретой.
— От тебя больше вреда, чем от завода, — демонстративно закашлялась она и разогнала дым пушистой варежкой, — я замерзла.
— Эй, влюбленные, — крикнул Кирилл, — или расходитесь или пошли с нами!
— Сейчас иду, — откликнулась Дженни и чмокнула Илью в щечку. Илья махнул ребятам и ушел в сторону стоянки такси.
Они вчетвером пили глинтвейн и лепили из только что выпавшего мокрого снега великое творение — гигантского снеговика. Он был в два человеческих роста, его идеально круглая голова была увенчана пластмассовым ведерком, а нос был сделан из совочка, забытым на детской площадке каким-то ребенком. Вместо глаз вставили две мандаринки. Дженни, отметив его «желтоглазость», тут же провозгласила снежного монстра Эдвардом Калленом, за что была осыпана снегом с ближайшей елки. Чудище стояло, прислонившись к детской горке: иного способа взгромоздить огромные комки снега друг на друга ребята не нашли — только поднять их по наклонной и скользкой поверхности. Они изрядно устали, но были веселы и довольны и теперь спешили на рождественское представление «Арагосты», чтобы вблизи взглянуть на Валлийца.
Соня не носила шапок, а повязывала на голову длинный шарф. Курилка обожал дергать за один его конец и наблюдать, как она, ворча, поправляет съехавшую набок конструкцию.
— Мы опаздываем, — напомнил Кирилл. Дженни, не торопясь, отряхивала снег со своей хорошенькой шубки.
— Побежали, — Соня схватила ее за руку и потащила в парк, как упирающуюся корову на веревочке. Она так ускорила шаг, что Дженни пришлось перейти на бег. Кирилл уже ушел далеко вперед.
— Куда ты так торопишься? — заныла Дженни.
— Валлиец же, — коротко ответила Соня.
— Что Валлиец? — захныкала запыхавшаяся Дженни, — ты его на Балу видела.
— Я еще хочу, — отрезала Соня.
Они добежали до восточного края парка. Здесь, на крытой сцене летними вечерами играл оркестр, а по выходным проводились танцевальные вечера для пенсионеров. Зиму сцена пережидала в одиночестве и пустоте, а площадка перед ней, когда не была залита как каток, оставалась безлюдной до самой весны.
Рождественский снегопад превратил окрестности в живописное и романтичное место: парковые деревья обзавелись снежными шубами, летняя сцена, освещенная желтыми круглыми фонарями, выглядела пушистым устрицеобразным сугробом. Посреди площадки, прямо на снегу, в железной чашке ярко горел огонь и полукругом стояла толпа любопытствующих.
Соня поднялась на цыпочки, чтобы высмотреть Егора и Заваркину.
Они почти не общались с Хэллоуина. Весь ноябрь и декабрь Егор проходил с таинственным видом, шептался с Кириллом на переменах и пропадал вечерами. Под Новый год они столкнулись в «Медной голове»: Егор драл глотку со сцены, а Заваркина потягивала стаут в закутке для музыкантов и выглядела довольной. На ней были джинсы, «мартенсы» и зеленая футболка с надписью «Kiss me I’m Irish». Она тогда помахала Соньке и приветливо улыбнулась.
Соня видела только спины, а привстав — только шапки. Шапки были меховые и вязаные, припорошенные снегом и уже отряхнутые. Друзья нашлись в противоположном конце площадки. Кирилл в шапочке, натянутой по брови, вертелся рядом.
Они стали протискиваться сквозь толпу, то и дело оскальзываясь и извиняясь.
Заваркина без макияжа, в кедах, по-прежнему очень коротко стриженая, выглядела не старше Егора. Сам Егор, посвежевший на морозе, в китчевом свитере со злобным снеговиком и распущенными волосами, не сводил с нее глаз.