Вареник цыкнул на нее еще.

Херхендрик отпрянул, потом дал поцеловать себя в щеку.

– Водки, всамдель, – подытожил итог безрезультатного сватовства Вареник. – А пойдем-ка мы с вами, Генрих свет Фарфорович, ко мне домой. У меня супруга дюже гостеприимная. За-ап-ап-рягай! Поехали!

Жена Вареника, Райка, зыркнув на гостя, сказала, что звонил гребаный Екалемене, трепал нервы – куда все исчезли, дело, грит, международное.

– Угу! – хмыкнул Вареник и потащил вялого гостя в мастерскую. – Там все! Там.

Они прошмыгнули мимо плюшевых жакеток, колец хала-хуп, трех старых телевизоров и другой рухляди в комнату, которую Вареник называл «мастерской».

Австриец ткнул ногой в малиновую штору и тут же отпрянул. Хорошо хоть не хлопнулся. В самом центре узкой каморы возвышалась фигура сибирского бурого медведя. Особенно живо сияли бусины его глаз. А хищная пасть с чередой зубов говорила: «Экие же вы наглецы, майнфройнды, жахнули меня жаканом, а я вам косточки счас помну!»

Имено это услышал австриец, именно на своем родном немецком языке.

Он опустил глаза и немного успокоился. Хищной была только верхняя часть чучела. Нижняя, недоделанная, состояла из проволочных обручей, да накинутой на них обивочной ткани. Похоже было, что медведь в женском исподнем.

– Смешно?.. Смешно, – сам себе ответил Вареник. – Это я своему Олежке готовлю. Он в Питере живет, уже коммерсант. Как вы. Так он в прихожей поставит. Или на дачу свезет. Олежек мою мастерскую бунгалом называет.

Вареник подумал, что Олежек не свезет и не поставит, что теперь Олежек совершенно чужой человек, золотые очки, в тонком, из шелка, костюме.

Он все же любил вспоминать топот его маленьких ножек по глухому, покрытому темным половиком коридору.

И Вареник достал из медвежьей пасти бутыль.

Они сидели и глотали горькую жидкость. И каждый что-то лепетал свое. На всех языках мира это «свое» понятно. И Генрих Христофорыч вполне понимал Федора Ивановича. Они с чавканьем присасывались к стеклянному, скользкому горлу и подавали друг другу обжигающую бутыль. Пить, пить, пить – лишь бы не было этой тоскливой ямы внутри себя.

– Махен зи кувыркен?

– Махен, махен.

– Выпьем за родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем.

– За Сталина!

Облизывали губы. Пить, пить! И опять будет Райка-зайка, а не сумо с глазами чебурелы. И Гретхен останется.

4

Утром с воем ворвался лесничий Башкатов. Он трясся. Дрожал, как движок на лесопилке:

– Международный скандал! Ты у меня, зараза, попляшешь, Екалемене, я из тебя самого чучело склею. Я с тебя всю полосатую шкуру сдеру на турецкий барабан!

Вареник морщился, понимая вину.

– У-у-у! – выл лесничий. Можно было открывать новый вид представительской охоты, наполняя этим воем весь Красный Лес. – Шуруй теперь, раскачивай пьяного мудака да денежки вытрясай. Сам обхезался, сам и… у-у-уу-у.

С этим воем Башкатов и улетел.

Вареник неморгающую Райку за калитку и – в охотничий гостевой дом.

Дантист спал. Нарядная хозяйка дома Ирина Матвеевна к Варенику всегда относилась как к человеку третьего сорта, не второго даже. Она разговаривала с ним, словно голос ее боялся запачкаться об этого чудака. Слова свои клала где-то вдалеке, их почти не было слышно. Но в этот раз Ирина Матвеевна изменила сама себе. Зашептала на ухо. Вареник и не понял вначале, а потом побелел. Ирине Матвеевне доложила горничная Павлик, что гость возбужденный, мечется, как Штирлиц, в какой-то немецкой форме по комнате и гавкает по-ихнему. Руку вперед кидает.

– Фашистов опять стали к нам засылать, – вполне дружелюбно, не доверяя своим словам, улыбалась Ирина Матвеевна. – Что делать, что делать?

Когда фашист утих, то форму свою с себя стащил. И засунул ее в желтый баул.

– Так вот, Федор Иванович, родненький, как бы эту форму сфотографировать и отправить куда надо.

– Кеды у меня того, Ирин Матвеевн, скрипят.

– Не дури!

Ирина Матвеевна улыбнулась Варенику шаловливой улыбкой, которая ей вовсе не шла.

– Че от меня-то?

– Ровным счетом пустяки. Вынуть из чемодана китель с крестами, щелкнуть его рядом с немцем. А там – разберутся! – Хозяйка охотничьего дома зарумянилась.

Вареник нерешительно поплелся к «люксу». Китайские кроссовки вели себя тихо. Влюбленный старпер дрых, как сосновое полено.

Никогда не имевший секретных дел Вареник вдруг почуял в себе сыщика. Легким шагом он скользнул в комнату, достал из раздвижного шкафа желтый баул. Крышка легко откидывалась. На дне чемодана что-то тупо стукнуло. Сверху – серое сукно, свастика, кресты, окантовка! «Да… Херхендрик решил к своей Гретхен явиться в форме гитлеровца? Зачем? – мелькнуло в мозгу. – Зачем? Зачем? Прихоть богатея? Старческий маразм?»