Мне следовало покинуть мою мать, я не должна была оставаться в доме, где любовь, пожалуй, слишком часто рассматривалась как источник или средство к существованию. Ибо я знала, что по слабости или от усталости рискую рано или поздно рассматривать ее точно таким же образом, и притом по причинам, гораздо менее достойным уважения, чем те, что толкнули меня в объятия Кератри. Да, это правда. Покидая свою мать, я покидала место, которое, разумеется, вызывало у меня отвращение, но вместе с тем и немного притягивало меня. Разве в девятнадцать-двадцать лет знаешь по-настоящему, что ты собой представляешь? И это после пятнадцати лет, проведенных в монастыре, одного года галантных отношений и месяца в объятиях мужчины! Я, во всяком случае, ничего об этом не ведала и отчасти не придавала этому значения. Я знала: что бы ни случилось, каковы бы ни были мои увлечения, будь то любовь к жизни или желание умереть, всегда настанет определенный и неизбежный момент, когда я окажусь наедине с собой… С собой, наедине с собой на сцене, я буду одна перед множеством лиц.

Дорогая Сара Бернар,

Я только что получила последнее Ваше послание и могу сказать одно лишь слово: браво! Представляю, как Вам было тяжело содержать маленькое семейство на Ваши, насколько мне известно, скудные гонорары. Наверное, это было тяжело, но достойно всяческих похвал, и я хочу непременно поздравить Вас. Примите мои и так далее, так далее.

Прошу Вас, мой юный друг, держите свои сарказмы при себе: эта юмористическая и, можно сказать, почти английская форма, форма недоверия, какую Вы используете, не только ничуть не унижает меня, но, если хотите знать, вызывает у меня смех. Да, конечно, разумеется! Естественно, я тоже жила за счет мужчин, как все незамужние женщины, как все свободные женщины моего времени. Действительно, если я покинула жилище своей матери, то вовсе не потому, что ее пример огорчал или стеснял меня, а потому, что я хотела следовать ему, и делать это для меня было удобнее в собственной квартире. Я жила мужчинами, потому что мне это нравилось, потому что меня это не беспокоило и потому, что я не могла вести жизнь, какую хотела вести в Париже, со своим жалованьем в «Комеди Франсез» или в иных местах. Я была дебютанткой. Мои платья, мои украшения, мой образ жизни, прислуга, коляска, а кроме того, моя семья обходились мне в четыре раза дороже моих гонораров. Поэтому я выбирала мужчин, у которых было достаточно денег, чтобы содержать меня. И в то же время я выбирала мужчин, обладавших достоинствами, которые нравились мне. Вот и все! В мое время одно не противоречило другому, а в Ваше, как я заметила, совсем наоборот: деньги водятся лишь у мужчин, наделенных брюшком, какими-то маниями или грубой самоуверенностью. В мою пору деньги весело струились из их карманов, словно молоко из коровьего вымени, и мы этим пользовались. Не золотому тельцу мы поклонялись, а позолоченной жизни. То, что произошло с тех пор и происходит, насколько я знаю, сегодня, не представляется мне продвижением вперед.

Дорогая Сара Бернар,

Вы совершенно правы, и в отношении меня тоже! Думаю, во мне заговорила ревность, когда Вы вспоминали прекрасных молодых людей, элегантных, щедрых и очень богатых! Что касается меня, то мне никогда не попадались состоятельные поклонники. Они редко бывали таковыми, и хотя особого значения для меня это не имело – ибо я чудом очень молодой заработала себе на жизнь, – признаюсь, порой мне это было бы весьма приятно или, скорее, внушало бы доверие. Заметьте, я никогда не испытывала ни малейшей гордости, ни малейшего чувства превосходства по отношению к мужчинам, зарабатывая денег больше, чем они, или даже если они зависели от меня в плане материальном; в моих глазах это ни в коей мере не умаляло ни их престижа, ни их мужественности. Это была случайность, так уж получилось. То, что Вы нуждались в них, чтобы жить, кажется мне вполне естественным, и я наверняка поступила бы точно так же, если бы это было возможно. К тому же, по правде говоря, если кто и может упрекнуть Вас за Ваше расточительство, то только не я; думаю, Вы заработали огромные суммы, так же как и я сама, и всю свою жизнь бегали от кредиторов, как делала это я и делаю до сих пор. Деньги у меня никогда не задерживались, я всегда относилась к ним как к чему-то, что входит в дверь и тотчас же уходит через окно. И если под этим окном есть руки, которые нуждаются в них и ждут их, или эти дьявольские казино – корзинки для бумаг, как зачастую говорили, то это касается только меня, точно так же как Ваш образ жизни касается только Вас.

Но в отношении золотого тельца Вы правы. Тем более что этот телец бешеный, развращенный, яростный и заразный. Если бы какой-нибудь обитатель другой планеты прочитал нашу историю, то наверняка воскликнул бы: «В конце второго тысячелетия обитатели планеты под названием Земля разделились таким образом: половина неумолимо умирала с голоду, а другая половина тратила три четверти своих доходов на создание того, что поможет ей уничтожить себя». И он был бы абсолютно прав! Это верх смехотворности и верх жестокости, не так ли? Можно сказать лишь одно: если мы исчезнем, то мы это вполне заслужили!

Послушайте, мой милый друг, что за мрачные мысли навеяли Вам наши мелочные денежные истории? Не поддавайтесь унынию! Я ведь говорила Вам: в 1914–1918 годах нам уже предсказывали самое худшее, однако эти пресловутые газы так и не подействовали! Не сокрушайтесь, Земля крепкая, и некоторым кретинам с их циферками, черной доской и мелкими расчетами не под силу, благодарение Богу, уничтожить эту великолепную планету! А знаете, почему я была расточительной и почему Вы наверняка являетесь таковой? Потому что Вы, как и я, поразмыслили и пришли к следующему выводу: мы входим в число небольшого меньшинства, которое, благодаря некоему таланту, благодаря дару небес, само может зарабатывать на жизнь, если, конечно, публика, расположение публики, помогает ему это делать. И среди этого меньшинства мы входим к тому же в еще более крохотное меньшинство, которое не умеет беречь деньги. Почему? Да потому что иметь деньги и уметь беречь их означает раз десять на дню говорить «нет» людям, которые нуждаются в деньгах (в наших, естественно, деньгах), а мы не можем сказать «нет», если мысленно говорим «да». Третье, и последнее, утешение: мы составляем часть ничтожного и даже редчайшего меньшинства, которое умеет тратить свои деньги. Ибо в этом и заключается наш реванш: мы, кто не владеет деньгами, кто зарабатывает их благодаря удаче и случаю и тратит их ежедневно по необходимости, мы, кто никогда не будет людьми богатыми, то есть людьми, которым не надо думать о деньгах, мы тем не менее обладаем способностью ценить праздники, забавные фарсы, подарки и возможность получать удовольствие от жизни. Так вот, поверьте, такое встречается не часто, вовсе нет! Даже в мое время, меж тем более благоприятное, попадались люди, готовые всеми силами защищать свои банкноты и монеты и державшиеся за свои кошельки более цепко, чем моллюски за рифы. И такая разновидность получила ныне широкое распространение, о котором в мое время не могли и помыслить… Вы заметили, что очень богатые мужчины никогда не делают вам таких же хороших подарков, какие дарите им вы?.. Быть может, они слишком боятся, что их станут любить за их деньги? Во всяком случае, зачастую они делают подарки, словно сами они бедняки, тогда как вы изощряетесь в поисках роскошных вещей для них! Бывает еще и так: они могут забрать обратно или разделить подарки: например, путешествие, которое они собираются совершить вместе с вами, драгоценность, о месте приобретения которой они вам сообщат, поездку на курорт в Румынию – такая идея, скажут они, пришла им в голову, а то и приобретение небольшого домика, куда они будут наведываться, чтобы проводить украденное у жены свободное время, причем арендная плата оформляется на их имя! Нет-нет, уверяю Вас: их подарки никогда не бывают безвозмездными. Какая жалость! Никогда кто-то богатый молча и тайно, так, чтобы ваши друзья об этом не узнали, не положит в банк крупную сумму на случай, если она вам понадобится. Никогда кто-то богатый не предложит вам жилище, где в случае нужды вы сможете спокойно провести свою старость (о чем, возможно, порой со стоном взывает ваш страх перед будущим). Нет-нет, увы, заметьте! Будь то ваши любовники-мужчины или подруги-женщины, богатые люди всегда преподнесут вам такие заурядные подарки, что в силу этого они непременно станут сугубо личными и вы их спрячете, либо такие кричащие, что вам придется назвать того, кто вам их преподнес. Что же касается вас, то роскошные подарки, которые вы им сделаете, дабы доказать, что вам дороги не их деньги, а их удовольствие, – так вот, что касается вашего подарка, то он пополнит их коллекцию в одном из бесчисленных ящиков, во тьме, скрытой от глаз. Вот и все! Ну нет, избавьте меня от богатых людей, они чересчур дорого обходятся!

И потом, все это чрезвычайно глупо. Разумеется, мы любим богатых людей за их деньги! Это наделяет их свободой и роскошью, некой аурой, в которую мы спокойно погружаемся вместе с ними. Ну и что! Разве красивые мужчины просят нас любить их за ум (заметьте, такое, увы, действительно случается! Это своего рода наваждение, обычно, слава богу, временное!)?

Ах, я все-таки чрезвычайно довольна, что деньги Вы любите не больше, чем я! Не знаю почему, но я о них не думала, а иначе теперь в разговоре с Вами меня это сильно смущало бы. Точно так же мне кажется, что Вам не пришло бы в голову создавать биографию или портрет скупой женщины.

Но вернемся, пожалуй, к моему ремеслу, ведь это и есть предмет Вашего повествования. Хотя почему-то именно мне приходится время от времени призывать Вас к порядку, это уж чересчур! Период, последовавший за моим переселением, совпал с тем, когда я создавала себе имя в Париже. Я создала себе имя в газетах, у мужчин, у куртизанок, у «всего Парижа», как тогда принято было говорить, я создала себе имя совсем не по причине моего таланта и совсем на иной драматургии, чем драматургия Расина. Я прославилась своей неверностью, своими чарами, своей веселостью и элегантностью. Так-то вот! Я прославилась как женщина, а вовсе не как актриса, и странным, я бы даже сказала, аморальным образом я приобрела у журналистов гораздо большую известность в этот период безумств, чем за два года серьезных усилий. Знаете, фраза Мюссе необычайно справедлива: «Я утратил все, даже веселость, заставлявшую верить в мой гений». До тех пор я ее не понимала и вдруг осознала: действительно, в Париже успех вернее всего приходит к тому, кто его афиширует, но, разумеется, только в том случае, если доказано, что этот успех заслужен. Словом, когда в Париже до меня дошли слухи, что театр «Одеон» ищет актеров, я решительно ринулась туда, причем в одном из тех экипажей, который мне достался за иные таланты. Принимать и выбирать актрис должен был директор «Одеона», некий господин Дюкенель.

И вот, в один прекрасный день в половине одиннадцатого утра я навела красоту. Надела платье ярко-желтого, канареечного цвета, а поверх – черную шелковую накидку с каймой зубчиками, островерхую соломенную шляпу с черной бархатной лентой под подбородком. Выглядело это, по моему разумению, безумно привлекательно. И так, исполненная радостного предчувствия, я отправилась к Дюкенелю. Подождав какое-то время в прелестной, весьма хорошо меблированной гостиной, я увидела прибывшего вскоре очаровательного молодого человека моего возраста, наверняка тоже актера. Приветливая улыбка этого блондина вызвала у меня невольный вздох облегчения.