А я, Вы думаете, что я могла бы надолго вверить себя какой-нибудь тупице или синему чулку? Нет, нет и нет! Я навела справки. Около меня на кладбище Пер-Лашез есть несколько приятельниц, которые более или менее знали Вас, они умерли очень молодыми, и вот иногда они нахваливают мне Вас. Впрочем, кое-какие Ваши замечания свидетельствуют о достаточно хорошем нраве, свойственном Вам. Если бы я Вас знала, то тоже полюбила бы. Само собой разумеется, у меня никогда не хватило бы мужества написать Вашу биографию, признаюсь в этом, до самой смерти у меня не было бы времени интересоваться кем-то другим, кроме себя. Но я рада, что Вы пишете мою и даже полюбили меня. Мне всегда нравилось быть любимой, даже издалека, а мы бог знает как далеки.

Но вернемся на Бель-Иль, это сблизит нас, раз Вы побывали там месяц назад. Первый раз, когда я увидела Бель-Иль, он представился мне гаванью, раем, убежищем. Я была измучена, я явилась из Парижа или из какого-то турне, уж не помню, во всяком случае позади осталось множество драм. Не забывайте, что если я и декламировала Расина, то жила чаще всего за счет Фейдо, не стану скрывать этого от Вас. Мне, как и моим деньгам, нередко случалось войти в дверь и уйти через окно, или наоборот, причем в еще более сумасшедшем темпе. Я достигла возраста, показавшегося мне достаточным, чтобы притормозить немного свои бешеные скачки. Именно тогда я и наткнулась на это место, такое дикое и одновременно цивилизованное, такое неистовое и ласковое, каким был Бель-Иль. Я обнаружила его благодаря Клэрену, моему спасителю, моему художнику, моему любовнику, хотя теперь я больше не уверена в этом, но наверняка лучшему моему другу. Клэрен был основательным малым, светским парижским художником, имевшим определенный успех, большой успех. Он писал портреты женщин, достаточно лестные, чтобы они узнавали себя, и достаточно точные, чтобы окружающие тоже их узнавали. Именно поэтому среди тысяч моих портретов я по-настоящему дорожу лишь тем, на котором я, очаровательная, изображена лежащей на диване. Знаменитый портрет Сары Бернар кисти Клэрена – действительно единственный, который воздает мне должное. Смейтесь, смейтесь сколько хотите, только не говорите мне, что находите похожими фотографии, которые уродуют Вас. Тогда Вы будете святой и мученицей, но уже не той, кому я писала в начале этой книги. Ладно, итак, Клэрен обожал Бретань, он нам все уши прожужжал о ней, и в конце концов мы отправились туда вместе с ним. В ту пору это было непросто. Понадобилось двенадцать часов поездом от Парижа до Киброна и уж не помню сколько часов, чтобы добраться на катере из Лорьяна на Бель-Иль. Там мы сели в двуколку. Представляю себе, что теперь там полно кучеров, поездов и пароходов, но в то время стояла полнейшая тишина. Мы объехали остров на старой двуколке, которую тащила лошадь, покачивавшая головой, ей вторил кучер. У Бель-Иля два облика: один – вид с моря: крутые, обрывистые берега, скалы, волны, пугающие расщелины, пена. Настоящая трагедия разыгрывается на этих берегах, вернее на этих закраинах. Но внутри, стоит лишь преодолеть рифы, простирается приятнейшая сельская местность, ласковая, умиротворяющая, с небольшими ложбинами, косогорами, полями, деревьями, аккуратными рядами домиков, дорогами, рощицами, словом, предстает своего рода лубочная картина деревни, и это полностью соответствовало моим двум обликам, тем двум ликам, к которым я обычно прибегала. Со стороны моря, когда я поворачивалась к нему лицом, это была трагическая актриса Сара Бернар, это был Расин, это были страсти, ярость и пена, отражение которых я видела своими глазами. Когда же я поворачивалась в сторону суши, то видела приятную, легкую жизнь, то был мой собственный характер, моя веселость, моя несколько игривая манера относиться ко всему, словом, моя забота о счастье. Разумеется, прибыв на Бель-Иль и прогуливаясь там, я не облекала это в такие слова. У меня появилось ощущение убежища, а я нуждалась в убежище; возможно, даже Клермон-Ферран произвел бы на меня такое же точно впечатление. К счастью, это убежище было к тому же очаровательным. Там, на самой ветреной оконечности, я обнаружила форт, самое недоступное место, практически необитаемое и очень неуютное, которое именно поэтому и привело меня в восторг. Я тотчас бросилась покупать его, что мне и удалось сделать. Добавлю, что, несмотря на столь суровые эпитеты, форт Бель-Иля был одним из самых чудесных мест в моей жизни и одним из самых уютных – в моральном смысле. А главное, думается, на Бель-Иле мной овладел соблазн благоустройства и уюта, о которых коренные парижане, измученные до отвращения тротуарами, лестницами, автобусами, всевозможными помехами и бесконечными вынужденными передвижениями по городу, всегда смутно мечтают. Я действительно мечтала о каком-нибудь месте, где можно было проводить время без осложнений, о комнатах, где можно сразу почувствовать себя в надежном укрытии, о ступенях, сойдя с которых можно оказаться непосредственно на природе. Я мечтала о такой жизни, при которой не существовало бы барьера между мной и блаженством. Надо признать, что в Париже такое случается редко, если не принимать в расчет нескольких миллионеров, которые, не считаясь с расходами, доставляют природу к себе на дом. У меня же не было средств этих миллионеров (которые, впрочем, не находят покоя нигде, и в особенности на природе). Подобно многим горожанам, я тоже воображала сельскую природу местом, где я буду шагать по лугам, вместо того чтобы бегать по улицам, где по утрам я буду лениво лежать в постели, вместо того чтобы стремительно вскакивать с нее, и где, наконец, я буду обстоятельно беседовать о разных умных вещах с друзьями, а не обмениваться с ними какими-то междометиями. И еще я воображала, – почему бы и нет? – что на природе мои воздыхатели подождут после нашей встречи месяца три, прежде чем безмятежно подарят мне и свое сердце, и букет фиалок, вместо того чтобы, как в Париже, уже через день предложить бриллиантовую заколку и свою постель. Ну конечно, я преувеличиваю. Мои мечтания не были столь томными, а действительность столь грубой. Но все-таки я воображала, что на этом острове у меня появится свободное время, которого мне так не хватало в Париже. В действительности, относительно Бель-Иля я мало в чем ошибалась. Если мое доброе здравие, мой задор, моя болезненная энергия (как говорил Кью-Кью) помешали мне по-настоящему отдыхать, заставив, напротив, придумывать игры и шутки, одна другой глупее и беспокойнее, зато на протяжении тридцати лет, что я туда ездила, я обретала там свободу, прелесть и сладость каникул, о которых всегда мечтала. Меня постоянно сопровождало множество друзей, и думаю, что именно там мной овладевал самый безумный смех, именно там я познала величайшие радости в обществе тех, кто ныне умер и похоронен. Боже мой, как мы смеялись в этом прелестном, поэтичном и диком месте! А кстати, что сталось с Бель-Илем? Остался ли он таким же очаровательным и спокойным? В мое время мой дом был практически нежилым, а как теперь?.. Как Вам известно, на Бель-Иле у меня, наверное, было десять домов. Я жила в одном, а когда он переполнялся друзьями и разными приглашенными, я оставляла их там и перебиралась в другой. Я купила также огромный дом несчастного торговца, который имел дерзость и глупость загородить своим владением чудесный пейзаж. Я непрерывно пыталась выдворить его оттуда. Однако этому несчастному пришла хорошая мысль установить центральное отопление и водопровод. Признаюсь, это было блаженством после нескольких месяцев сельской жизни, когда приходилось довольствоваться дровами и ведром горячей воды. Но прежде чем уступить конформизму и просто комфорту, у меня было время нарисовать и построить на Бель-Иле несколько интересных домов, сгруппированных вокруг первого, дома Клэрена, и форта. Вы посетили их? Полагаю, что нет. Думаю, я могла бы стать достаточно видным архитектором, точно так же, как могла бы быть, хотя это уже доказано, достаточно видным скульптором. Был в моей жизни период – тогда я жила на авеню де Виллье, – когда, измученная театральными нравами, я чуть было не отказалась от преходящей и пустой славы актрисы, чтобы посвятить себя надежному и вечному делу, работе творца. Я чуть было не посвятила себя скульптуре. Быть может, напрасно я этого не сделала. Долгое время я работала в белой блузе в мастерских; работала упорно, с утра до вечера, у меня были мозоли на руках, нередко я ранила себе пальцы ужасными инструментами скульптора и деревянным молотком. Ко мне заглядывало множество друзей, они молча смотрели на меня, приходя в замешательство при виде пыла, мрачного пыла, овладевавшего мной в такие минуты. Ах, творить! Творить! Это нелепая и мучительная мечта актера.

Возможно, но пока я хочу напомнить Вам, что с двадцати пяти до семидесяти лет, с того момента, как Вы поднялись на сцену, и до того момента, когда покинули ее за три недели до смерти, Вы как трагическая актриса были поразительной личностью, самой всемирно знаменитой женщиной, и на удивление остаетесь все такой же и после смерти. Везде, в любой среде, в любой стране, в любом возрасте каждый знает Ваше имя. Мне неизвестно, сумела бы достичь того же скульптор Сара Бернар, но я не знаю ни одного скульптора, живого или мертвого, который мог бы сравниться известностью с трагической актрисой Сарой Бернар, – разумеется, если мы говорим о славе. Ну а то, что в те времена Вы воспринимали похвалу и критику Ваших скульптур гораздо острее, чем Ваше исполнение ролей, меня не удивляет. Мы всегда особенно чувствительны к тому приему, который оказывают нашим пристрастиям, нашим увлечениям, но чтобы следовать такому увлечению, надо иметь за спиной солидную кисть художника, которая умеет хорошо работать! Раньше, да и теперь я с особой настороженностью отношусь к тому, что говорят о моих песнях. Я написала слова к нескольким песенкам, которые не слишком хорошо пошли и не стали, как теперь принято говорить, шлягерами, и я очень горюю по этому поводу. Это смешно, я понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Так что в моем случае действительно хорошо, что это было всего лишь увлечением, да и в Вашем, в конечном счете, я думаю, тоже. Если бы Вам пришлось жить Вашими скульптурами и архитектурными сооружениями, а мне моими песенками, не знаю, представился бы нам случай встретиться даже в переписке, и я бы очень сожалела об этом! Так что Бель-Иль? Поговорим немного о Бель-Иле. Как Вы проводили свои каникулы? Каждый делал что хотел, мог где угодно гулять, или же все спокойно отдыхали в своих комнатах? Расскажите немного! Прежде чем вернуться в раскаленный, хищный Париж, куда Вы вступите львицей…

Да, вероятно, в отношении скульптуры Вы правы! Но можно, в конце-то концов, и помечтать! Даже если был в чем-то посредственностью! Бель-Иль? Делать на Бель-Иле что хотелось? Вы шутите! Весь мой маленький мирок я подчинила строгому распорядку. Нет, я шучу! Но что правда, то правда, как я Вам уже говорила, здоровье у меня было отменное, и с рассвета я всегда была на ногах, бежала на берег, а следом за мной мой сын, три собаки, удав боа и носорог, которых я покупала то тут, то там, ибо моему животному зверинцу нечего было завидовать человеческому. Затем мы отправлялись в деревню, потом завтракали. За столом нас всегда было восемь-десять человек; существовала, если можно так сказать, основа дома: мой сын, «моя милочка», Клэрен, Луиза Аббема, Рейнальдо Ан и еще, разумеется, все те, кто проезжал мимо и хотел встретиться со мной, например Эдуард VII или прекрасный хирург Поцци, в которого совсем недавно я была безумно влюблена. Был еще Эмиль Жоффруа, который ничего собой не представлял, разве что был влюблен в меня, и еще Артюр Мейер, директор газеты «Голуа», который красился, как молодая женщина, и еще… еще… Не знаю, кто был еще, но все мы очень веселились. А кроме того, естественно, приезжали те люди, которых в течение года я приглашала, находясь в состоянии эйфории или веселья. Они, довольные, высаживались в одно прекрасное утро на набережной, к моему величайшему отчаянию и отчаянию моих разъяренных и напуганных друзей. Но если у Вас действительно есть загородный дом в Нормандии, то, думаю, с Вами это тоже случалось. Могу предложить Вам отличную хитрость (если только Вы уже не прибегали к ней): это одна из самых надежных и действенных уловок среди тех, что я испробовала. Однажды ко мне пожаловала англичанка, некая мисс Кадоган, почтенная мисс Кадоган. Это престарелая барышня, очень богатая и весьма претендующая на изысканность. Я, наверняка по глупости, пригласила ее посетить мои владения в августе. Клэрен, мой дорогой Клэрен, как обычно облаченный в костюм бретонского рыбака, с трубкой во рту, метал громы и молнии. И тут мне пришла гениальная идея. «Ладно, – сказала я, – раз ты с ума сходишь от злости, сойди с ума по-настоящему. Притворись сумасшедшим. Прими растерзанный вид, сунь трубку в рот задом наперед и вопи что есть мочи. А мой сын Морис скажет, что ему поручено следить за тобой, что ты умалишенный кузен, которым я должна заниматься во время каникул». Так мы и сделали. Едва чемодан мисс Кадоган доставили в ее комнату, а сама она с чашкой чая расположилась в кресле и уже собралась было насладиться открывающимся видом, как вдруг послышался чудовищный вопль, и в комнату ворвался одетый в красное и черное мужчина с фальшивой бородой и вилами в руках (ибо Клэрен никогда не скупился на красочные детали), он с воплем протиснулся между нашими стульями. Следом за ним бежал мой сын Морис с криком «Ловите его! Да ловите же! Он убежал от меня! Ловите его!». Не дрогнув, я объяснила этот прискорбный случай мисс Кадоган, которая поставила свою чашку чая и, казалось, внезапно лишившись аппетита, утратила интерес к пейзажу. Та же безумная пантомима возобновлялась два-три раза во второй половине дня, и на следующий день рано утром мисс Кадоган с огорченным видом сообщила мне, что она забыла о важном заседании в Лондоне, назначенном на завтра. Она исчезла со следующим катером. Разумеется, для этого требуется определенное самообладание, но, полагаю, у Вас найдется достаточно друзей безумного вида, чтобы без особых трудностей изобразить сцену безумия?

Это очень хорошая идея, к которой я действительно никогда не прибегала! Я использовала другие, тоже весьма неплохие… Но почему Вы так уверены, что у меня есть друзья безумного вида? Я вот думаю – разве это не обидно? И по правде говоря, жаль, что Вы не можете приехать в мой обветшалый барский дом «Усадьба дю Брей». Ну да, так он называется – название более пышное и более достойное, чем все остальное, приходится признать это.

«Усадьба дю Брей»? А где это точно находится?

В Экмовилле, через Онфлер. Но отчего вдруг такая страсть к точности?

Потому что, моя дорогая, я веселилась в Вашем доме до Вас! Я делала глупости в Вашем доме еще до того, как Вы родились! Эта усадьба принадлежала Люсьену Гитри [43] , Вы этого не знали? Так вот, я там была свидетелем на бракосочетании Ивонны Прентан и Саша, Саша Гитри [44] ! Я была свидетелем! Я спала в комнате третьего этажа, наверху, той, что слева, и как-то утром мы кидались подушками! Я разбросала перья по всей Вашей лестнице! О, как забавно! Обожаю совпадения!

Меня это не удивляет! Я знала, что этот дом – ведь существует множество фотографий Люсьена Гитри в усадьбе, – я знала, что этот дом принадлежал ему и что Гитри проводил там каникулы, но я и представить себе не могла там Вас! До чего же я глупа! Ну конечно, комната наверху, на третьем этаже слева, это моя комната! Со времени Вашего пребывания там до сих пор царит дух безумия! Ночью, даже когда нет ветра, ставни хлопают или громко скрипят, независимо от того, смазывают их или нет. Это все Ваши шалости! Я буду думать о Вас каждый раз, как ставни снова примутся за свое. Это правда, там очень весело! Я тоже кидалась подушками как-то утром на Рождество! И я тоже один раз выходила там замуж! Но сегодня речь не о моей жизни, а о Вашей. Вернемся на Бель-Иль! Однако я в восторге от этой истории.

Я тоже рада. А что, дом по-прежнему виден из аллеи? А деревья… они… Ну хорошо… Чтобы покончить с Бель-Илем: там я была счастлива, и там, между прочим, меня очень ценили местные жители, которых я одаривала лодками, спасательными кругами, благотворительными праздниками; я оказывала им разного рода любезности, и со временем меня стали называть доброй дамой Бель-Иля, подобно тому как Жорж Санд называли доброй дамой из Ноана. Когда я думаю о Бель-Иле, то не знаю почему, но всегда вспоминаю одну и ту же сцену. Это час перед ужином, такой прекрасный, когда солнце клонится к закату слева от дома, море спокойное и очень голубое, а тени становятся все длиннее. Мы сидим за садовыми столиками – мужчины в костюмах из белого тика, женщины в светлых газовых платьях и больших соломенных шляпах с вуалью, дабы укрыться от солнечных лучей. В десяти метрах от нас на лужайке резвятся ослики и собаки, а с ними ребятишки, и в их числе мой сын Морис, он бежит ко мне. Мужчины за нашим столом красуются перед нами, а мы, женщины, смеемся, слушая, как они хвастаются бог знает чем или, пошучивая, обсуждают газету. Тепло. Погода прекрасная, мы все друзья, нам ничто не угрожает, ничто, кроме, конечно, времени, но мы об этом не думаем.