Пару минут я шел вперед, придерживая ветки руками, но лес только темнел, тучнел и не хотел разжимать объятий. Мои надежды, что чаща скоро кончится, таяли еще быстрее, чем кучки снега под ногами. Я вошел сюда, чтобы зафиксировать для себя границы своей системы координат, после чего разжечь костер и почувствовать, как в душу возвращается мужество. Но все получилось иначе. Я попытался вспомнить, как выглядел остров из лодки, и не смог. Я даже у Ивана ничего не спросил. А вдруг этот лес будет хлестать меня ветками еще пару километров? Как я потом найду лодку? А хибару? Как вызову Ивана? Что я тогда буду есть и пить? Если ночью температура опустится градусов на пять, я до утра просто замерзну насмерть. Мне стало еще страшнее, чем в 16 лет, когда я первый раз посмотрел «Пятницу, 13».

Я судорожно прочесал свои карманы. Мобильник! Позвонить парням – пусть приедут и заберут меня отсюда. Стоп! Откуда заберут? Я не запомнил даже названия станции. Тем более там шлагбаум, который часто забывает поднимать Иван. Или вызвать МЧС. Для того чтобы прочесать предполагаемый район, нужно несколько полков. И начнут они только утром – если вообще начнут. Я ощутил, как меня охватывает паника, и я уже начинаю сомневаться, с какой стороны пришел. Вокруг качались деревья, издавая непостижимые умом звуки. А мне казалось, что они смеются надо мной.

Я рванул куда-то вперед, уже не обращая внимания, что природа больно впивается мне в руки и лицо. На крыльях страха я переполошил всю живность и даже не заметил сразу, что лес начал редеть, а почва из-под ног полетела вниз. Мои руки успели вцепиться в ближайшую сосенку, когда моя правая нога потеряла опору, и это спасло меня от перелома или чего похуже – я бы упал на камни с полутора метров. В итоге моя тушка только проехалась по грязи модной городской одеждой и сильно ударилась коленкой о камень. Но тогда я даже не почувствовал боли: страх поднял меня на ноги и вынес к воде, холодной и безучастной.

Я дышал как Андрей Аршавин к 75-й минуте матча. На утоптанной полянке перед водой уже пробилась молодая трава. Метрах в двадцати шумел камыш, словно желая мне спокойной ночи. Похоже, моя лодка правее. Найду лодку, отыщу и хибару.

Я двинулся вправо вдоль воды и через минуту вышел к Ладоге. Где-то здесь мы причаливали, но где именно? Я хищной рысью влетел на ближайший валун. Ага, вот в камышах, похоже, след от казанки. А где она сама? Нет?! Унесло течением? Сердце улетело в желудок. Господи, так вот же она, безмятежно ждет меня за деревом. Как можно было не заметить целую лодку. И куда она могла испариться, если мы вытащили ее на сушу, намертво примотали цепью к дереву, а течение практически отсутствует?

Осталось отыскать мою гостиницу. Я с нетерпением поскакал по каменной гряде – туда, где, по моим ожиданиям, должна быть хибара. И едва не налетел на деревянную дверь. Есть! Я рванул за ручку и вошел внутрь, споткнувшись об рюкзак. Там было темно и нисколько не пахло уютом, но мой страх, похоже, остался снаружи.

Непослушными пальцами я нашарил в джинсах зажигалку и высек пламя. Нервный огонь осветил заботливо приготовленные каминные спички, щепу на растопку и старые газеты. Тут меня учить не надо: через несколько секунд в печке трещало пламя, а сквозь щели выползал едкий дым. Я проверил заслонку и смирился со слезами на глазах: отсырела за зиму печурка, ничего не поделаешь.

Отправляя в огонь газету, я опознал «Невское время» трехлетней давности с моей статьей про фобии городских жителей, о которых я писал тоном выжившего в Фермопилах спартанца. Хорош спартанец: впал в панику в абсолютно необитаемом перелеске длиной в семьдесят метров, едва не сломал себе кости, испачкал одежду до такой степени, что даже в электричку могли не пустить. Но больше всего я устыдился своих подрагивающих пальцев. И этими руками я складываю из букв слова, которые учат людей жить?!

Я зажег две керосиновые лампы и начал ревизию своей хибары. Площадь три на четыре метра. Стол, стул, кровать и шкаф, который непонятно как сюда затащили. В шкафу посуда, коробка со свечами, соль, чай, и даже зубная паста. В углу на табуретке газовая плитка и пузатый красный баллон. Сорокалитровый бидон воды, в котором как крошечные айсберги плавали льдинки.

Затем я перебрал привезенный Иваном рюкзак. Пара кило картошки, шмат сала, трехлитровая банка квашеной капусты были плодами натурального хозяйства. Палка дешевого сервелата, пять банок мясных консервов, рожки, кетчуп, масло, хлеб и прочая белиберда. Бюджетно, ничего лишнего, а в жадности Ивана не упрекнешь. Какая жадность, если не пожалел литровой бутылки водки. Кто жил в глухой деревне, где нет трассы и садоводов, поймет всю купеческую широту этого жеста.

Печка прогревала воздух мне на радость: я уже снял куртку и крутился в одном свитере. Я наладил газ, и на плите приветливо закипал чайник. Правда, пришлось подставлять руки под ледяную струю из умывальника, а потом отогревать их над открытым огнем.

Я съел пару яблок, бутерброд с консервированной ветчиной и попытался расспросить себя, что я здесь делаю. И не нашел внутри никаких планов внутреннего возрождения. Все мое прошлое казалась мне одной сплошной мерзостью, а будущее – полным унизительных попыток свести концы с концами. Хорошо еще, что мне больше тридцати лет, и я знал, что к завтрашнему утру у меня вырастут совсем другие глаза. И тогда я решил напиться, чтобы уснуть.