– Ринатик – лох, на хрен он нужен, – покачал головой Гриша. – Ему бы вкурить да поорать, а чтобы убить, нужны яйца.

– А у кого из нас яйца есть?

– У тебя, Егор, – он дерзко вскинул глаза. – И у Юры.

– У Тихонова?

– Да. Ты с ним дела делал? Не делал, – он любил излагать тему в виде вопросов и ответов. – А деньги занимал? Попробуй не вернуть ему вовремя сто баков и посмотри внимательно в его глаза. Он за бабки кому угодно башку отобьет – друг не друг. А сам может не вернуть, и я его за это уважаю. Долги отдают трусы. Я Юре звонил, кстати, на днях – он был где-то за городом. Сказал, что отпуск у него.

– А про меня ты почему так решил?

– Слишком гладко у тебя все. Сейчас у всех проблем хватает, с кем ни поговоришь за его проблемы, все расскажут, еще и денег в долг попросят. А ты всем доволен, чирикаешь как соловей на ветке. Не бывает так. Тихаришь ты что-то, от себя самого тихаришь.

– Если я чересчур бодрый, то что тогда про Дэна сказать. Он не меньше Абрамовича раздражать должен.

– Ты не обижайся, Егорка, – он как будто не услышал моего подкола. – Ты – пацан нормальный, но с козлинкой, с гнильцой. Ты другим показаться хочешь, а сам себя не уважаешь. Потому что не за что.

Гриша говорил смело, потому что чувствовал – бить его в нос я не буду. К тому же он успел освоить граммов триста на старые дрожжи. В нем проснулся оратор, и он даже не обратил внимания на второй забитый «Зенитом» гол.

– Ты сам должен выбирать, быть тебе насильником или жертвой, – возбужденно шептал Гриша. – Третьего не дано. Либо ты дерешь, либо дрочишь.

Видел бы кто-нибудь из будущих мам, чье семя будет у них прогуливать уроки и терять дневники. А когда я перевел взгляд на Гришу, оказалось, что он крутит в непослушных руках пистолет. Я даже узнал в нем «вальтер» времен Второй мировой.

– Настоящий, – подтвердил он мои худшие опасения. – И заряжен как надо. Страшно, да?

Я посмотрел в его серые глаза, в которых горела ненависть пополам с водкой. И мне стало страшно – дальше некуда.

– Гриня, ты бы его в квартире не держал, статья все-таки, – я попытался ослабить напряжение. – Обидно будет из-за этого на нары сесть.

– У-у, сука, – промычал Булочник, и ствол в его руках начал разворачиваться в мою сторону.

Ужас бросил меня во власть инстинктов: я нырнул под стол и услышал, как над моей головой грохнул выстрел, потом второй, третий. Я видел только его ноги, он не двигался со стула, а пистолет продолжал плеваться свинцом. Разум подсказывал мне схватить эти ноги, свалить урода, отобрать оружие и бить, бить, бить промеж этих самоуверенных жестоких глазок. Но я лежал на полу калачиком, поджав под себя конечности. Я услышал, как посыпалось оконное стекло, а потом наступила тишина, нежная, будто в лесу перед рассветом. Я догадался, что в обойме кончились патроны, и осторожно выглянул из-под стола.

Гриша сидел за столом, подперев голову левой рукой, а правая с пистолетом лежала на разбросанных перед ним картах. Он смотрел сквозь меня бессмысленным взглядом. В воздухе пахло пороховыми газами, которые смешивались с холодным ветром, врывающимся из расстрелянного окна.

– Улетела, сука, – прошептал стрелок и уронил голову на стол. – Только Питер и «Зенит»!

Я быстро зашел к нему за спину и схватил за волосы, но воспитание помешало мне приложить его об стол беспомощным фейсом. Вряд ли он когда-нибудь вспомнит, какая такая сука привиделась ему за окном. Соседи, наверное, уже звонят в милицию, и мне нужно бежать прочь, как зигзаг молнии. В прихожей я запрыгнул в свои туфли, схватил куртку и еще раз посмотрел на сопящее за столом тело. Если так все оставить, то Гришу, с учетом прошлых грехов, наверняка посадят. Я, конечно, могу взять ствол с собой, разобрать его и разбросать по соседним помойкам. Несколько лет назад я бы так и сделал, несмотря на риск встретить на лестнице людей в форме и самому попасть в темницу. «Долги отдают трусы», – вспомнил я и отворил дверь.

Я пулей пролетел шесть лестничных пролетов, выскочил на воздух и зашагал прочь. Пройдя метров двести, я вполне успокоился, вспомнил, что оставил в квартире сигареты, и купил пачку в ларьке. Я почувствовал себя свободным и сильным, как человек выживший в автокатастрофе между двух трупов. Приятно ощутить, что сам избавил себя от обязательств перед ставшим чужим человеком. Может, я действительно с козлинкой?

Я достал телефон и позвонил Крапивиной.

– Маришенька, мы тут с Булочником футбол у него дома посмотрели, – я с удовольствием отметил, что мой голос вполне меня слушается. – Думаю, это не он. Он не выращивает дурь, и я только что понял, почему к нему не ходят в гости. Но есть соображения, кто бы это мог быть.

– А мы с Ликой урну получили и захоронили, – отозвалась она. – Больше никто не приехал.

Игры с огнестрельным оружием были мне не впервой, но я успел подзабыть это время. В 1993 году мой одноклассник Юра Тихонов не поступил в Горный институт. Он явился на вступительный по математике, взял билет, посидел над ним минут пятнадцать и, так и не обнажив авторучки, вышел на улицу, манящую запахами лета. Он хотел жить, а не умирать по три пары ежедневно, чтобы спустя пять лет получить специальность геофизика. Вдобавок он не умел решать логарифмические уравнения.

В 12 лет Юра выиграл подростковый кубок Петербурга по боксу. Спустя год он вместе с братом и родителями уехал на Кубу, где в городке Моа советские специалисты учили местных добывать никель. Через два года он вернулся в Союз с бронзовыми мышцами, горячим темпераментом, опытом в сексе, выпивке, рок-музыке и всём том, что отличало модного юношу от дремучего лоха. В свой первый день в школе он постригся наголо просто «на слабо». Он долго не мог отучиться от кубинской привычки курить в автобусе и спрашивать в пивбарах ром. Он бил грубиянов, невзирая на возраст и понты. Он не давал в обиду своих, но с таким же удовольствием разбивал лица товарищей, если они заварили конфликт с оглядкой на его кулаки. Он читал наизусть «Мэри Глостер» Киплинга, знал, почему происходит торнадо, и говорил, что в боксе, вопреки распространенному мифу, никогда и никому не отбивали мозг. Просто у некоторых боксеров его нет изначально.